Авраам Иехошуа - Любовник Страница 19

— Тебе нужно еще денег? — спрашивал я ее время от времени.

— Нет, — быстро отвечала она, даже не раздумывая, и предлагала мне беречь деньги для гаража, на всякий случай.

Что могло случиться? Может быть, заменят машины лошадьми?

Вторую машину, для себя, она не хотела ни за что. Для чего она ей? Она прекрасно обходится автобусом. Но я замечал взгляды, которые бросали в мою сторону учителя и ученики, когда мне приходилось заезжать за ней в школу или университет и я шел рядом с ней в своем грязном комбинезоне, слегка поддерживая ее под руку. Ее это совсем не трогало, а меня задевало. Я купил маленький подержанный автомобиль, поставил его около дома и заставил ее учиться вождению. На первом экзамене она провалилась, но потом сдала; ей даже понравилось сидеть за рулем. Теперь она могла расширить поле деятельности, взвалить на себя больше обязанностей. В моторе она не понимала ничего, да ей это и не требовалось. Я постоянно заботился, чтобы все было в порядке. Как-то раз она прибыла в гараж посреди дня. Порвался ремень вентилятора, и мотор чуть не сгорел; она была в совершенной панике. Меня не оказалось на месте, и рабочие, которые не знали ее в лицо, не обращали на нее никакого внимания. Так она и сидела за рулем, ожидая очереди, как обычный клиент, и проверяя тем временем контрольные своих учеников. В конце концов ее заметил Эрлих, подбежал к ней, вытащил из машины и привел в свою контору, приказав рабочим немедленно исправить поломку. Помнится, когда я пришел, она уже стояла около отремонтированной машины, а рабочие не сводили с нее любопытных взглядов, рассматривая с какой-то зачарованной улыбкой. Теперь они уже знали, что это моя жена. «Хади эль хатиара?»[10] — спросил кто-то шепотом стоящего рядом товарища.

Хождение по магазинам в поисках какой-нибудь вещи для себя она считала пустой тратой времени, лишним утомительным занятием. Иногда сколько могла оттягивала необходимые покупки, продолжая пользоваться совершенно изношенным старьем — сумкой, перчатками или зонтиком. Ходила в потерявшей форму соломенной шляпе, к которой за долгое время привязалась. Ото всех моих уговоров она отделывалась обещаниями, откладывая покупку со дня на день. В конце концов я просто выбрасывал изношенную вещь на помойку, даже не ставя ее в известность. Она искала день-два, пока я не признавался в содеянном.

— Но почему? — удивлялась она. — Тебе просто хочется сорить деньгами?

И тогда я решил сопровождать ее по магазинам. Мы встречались в городе после работы и вместе искали по магазинам нужную ей вещь. Она не была требовательным покупателем. Все ей нравилось, казалось подходящим и практичным. Вот только каждый раз изучала ценник, раздумывая, какую сумку ей купить — за сто или за сто сорок лир, а я тем временем стою рядом, и у меня в кармане тысячи три, просто так, на всякий случай.

— Это не дорого? — советуется она со мной.

— Нет, совсем не дорого.

В конце концов она покупает самую дешевую.

А я молчу, но злость меня разбирает.

В пику ей везу ее в самое дорогое, фешенебельное кафе, заказываю кофе, пирожки и бутерброды, что-нибудь легкое, а она ничего не хочет есть, решается только на кофе.

— Нет аппетита, — утверждает она, а сама смотрит голодными глазами, как я уничтожаю один бутерброд за другим.

— Ты и правда не хочешь есть?

— Не хочу. — Она улыбается, рассматривает дешевую сумку, которую только что купила, убеждает себя, что сделала на редкость удачную покупку. — Она больше той, дорогой, — объясняет мне, а я молчу, улыбаюсь про себя, плачу официантке бумажкой в сто лир, оставляю большие чаевые. Но она не обращает внимания на толстый бумажник, лежащий на столе. Ее совершенно не касается, сколько у меня денег.

«Хади эль хатиара», — вспоминаю я слова рабочего-араба, и у меня сжимается сердце.

А она улыбается мне добродушной улыбкой, быстро подбирает крошки с моей тарелки и отправляет их в рот, допивает кофе, смотрит на часы. Она вечно торопится, думает о чем-то другом — об истории, экзаменах, педсовете. Удалось ли мне описать ее?

Ася

Я еду на машине Адама, и, хотя никогда не водила ее, кое-как она мне подчиняется. Чувствую огромную ее тяжесть, тяжесть, о которой даже не подозревала, мотор рычит, как трактор, но все-таки я еду, переключаю скорости без скрипа. Правда, так глубоко утопаю в сиденье, что с трудом вижу дорогу. Через переднее стекло видны лишь крыши домов и небо. Еду наобум, чувствую, что мотор плохо слушается меня, зеваю на поворотах и слышу, как машина глухо ударяется об углы домов, но продолжает двигаться, словно танк — любое препятствие ей нипочем. Приезжаю домой уже вечером. Ставлю ее под уличным фонарем и выхожу взглянуть на повреждения. Ничего страшного, в некоторых местах следы слабых ударов, даже краска не слезла, только вмятины в железе, наподобие лужиц. «Ничего, починит», — думаю я и поднимаюсь бегом по лестнице. Дверь открыта, в доме люди. Сидят в креслах, на диване, некоторые устроились на полу. Тарелки с пирожками и арахисом, мисочки с маслинами и солеными огурцами. Кто приготовил угощение, может быть, они сами? Сидят и шепчутся, не прикасаются к еде, ждут меня. Но я иду искать Адама. Где он? Вхожу в спальню, он сидит там на кровати в своей рабочей одежде, один, будто прячется. Выглядит странно, более молодым, что-то мучает его.

— Что ты сделала с машиной?

— Что сделала? Ничего…

Но он отодвигает занавеску, и я вижу: машина лежит вверх днищем, колеса у нее медленно двигаются — как у насекомого, когда оно, перевернутое на спину, с легким шелестом сучит ножками.

Я удивлена, мне даже забавно, а из соседней комнаты слышатся громкие голоса гостей, теряющих терпение.

— Быстро одевайся и выйди к ним, машину перевернешь потом… Ничего страшного…

А он подходит к кровати, снимает рубашку, на лице его выражение глубокой боли, а я все время спрашиваю себя: «Что изменилось в нем? Что изменилось?» И вдруг понимаю — у него нет бороды, он вырвал бороду, — очевидно, одним рывком, сам себя скальпировал, и она валяется там, на подушке, лежит цельным клоком. Я не могу смотреть…

Адам

Как же описать ее? С чего начать? Со ступней, маленьких и гладких, перед которыми опустился я на колени в одну из ночей после несчастья, — крепко сжимаю их, причиняя боль, покрываю их поцелуями, со смесью страсти и ярости. Умоляю ее дать мне еще одного ребенка, чтобы не потерять надежды. Может быть, первый раз в жизни я потерял голову, буйство охватило меня.

Это случилось примерно через три месяца после несчастья, от которого она оправилась как будто бы очень быстро — через неделю уже вернулась к работе и ко всем своим занятиям, но по ночам не спала, даже не снимала одежды, сидит и исправляет школьные работы, читает, дремлет в кресле, встает, чтобы вымыть пол, помыть посуду, иногда даже начинает варить посреди ночи, но главное — не гасит свет до утра. Тихая, деловитая, ведет себя вполне разумно, но сторонится меня, когда видит, что я приближаюсь к ней, отдаляется от меня, словно я виноват или она виновата, хотя о какой вине тут можно говорить.