Моя любимая мачеха, или Она не твоя (СИ) - Коротаева Ольга Страница 19

Рома все понял без слов. Он уже давно не прижимал меня, а перенес свой вес на руки, но теперь поднялся, подтянул меня ближе к себе и я, прикрыв глаза, отдалась на волю ощущениям.

Его губы ласкали мою грудь, а член вбивался в меня все сильнее и сильнее. И это было прекрасно, восхитительно, так сладко…а затем мир взорвался фейерверком.

Я не чувствовала своего тела, словно превратилась в облачко. Мне не хотелось открывать глаза, не хотелось сталкиваться с реальным миром, вспоминать, что рядом со мной не муж, а другой мужчина.

Я малодушно зажмурилась, желая уснуть, а проснувшись поутру, понять, что все произошедшее лишь мой сон. Просто сон, который никогда не станет явью.

Глава 20 Роман

Сладкий сон, наполненный страстью и жаркими прикосновениями. Насыщенный невообразимым удовольствием и накалом невыносимых пиков, от которых хочется рассыпаться на мелкие искры и растаять в пучине умопомрачительных чувств. Так не бывает в жизни, поэтому хочется ухватить сновидение за хвостик и хоть ещё минутку понежиться в вихре приятных ощущений.

— Нам нельзя… — прошептала сквозь сон Милена.

Распахнул глаза и посмотрел на спящую рядом женщину. Голова её лежала на моей руке, из-под тёмной тени ресниц по нежной щеке скатилась прозрачная капля и коснулась кожи моего плеча.

Никакой, мать его, это не сон!

И вихрь эйфории, и стоны, и сладостные движения, — всё реально. И искажённое болью лице Милены, и кровь на наших телах… В груди кольнуло, душу будто завернуло в покрывало тьмы.

Она была девственницей! Я стал первым мужчиной Милены…

Как это возможно? Блять! Я же слышал её стоны, они точно доносились из спальни отца. Они же трахались! Она не может быть чиста.

Боль, будто некто выдирал из меня жилы, — мучительно медленно, — пронзила всё тело. Я ошибался. Это не месячные, не обман. Милена вышла замуж, но почему-то осталась девушкой. Может, поэтому отец не спешил и медленно готовил её к сексу. А я…

Дебил! Идиот! Гад последний.

Я застонал, ощущая, будто в груди проворачивают гвозди, а на голову льют раскалённый металл. Не мог понять. Не смел принять… Ведь это разорвёт меня, разрушит всё, во что я верил. Как можно быть такой красивой, такой сексуальной, и оставаться чистой? Разве это реально?

Но я знал, что стал у Милены первым. Этого не спутать. И ночью я это понимал. Так узко! Так сладостно… Ей было больно, и я старался быть осторожным. Сам был опьянён страстью, не мог остановиться. Так хотел её, что, казалось, взорвусь, если не погружусь в горячее лоно.

Твою мать!

Её ласки, такие неловкие, такие искренние — я не мог бы устоять, даже если бы не желал эту женщину как безумный. Я обезумел Миленой.

Чёрт!

Я влюбился, как последний дурак, но сопротивлялся сам себе. Доказывал, что она шлюха. Хотел не отца в этом убедить, а лишь удостовериться, что и эта тварь не имеет права на моё сердце.

Я сцепил зубы, чтобы не заорать.

Милена была такой, какой и выглядела. Чистой, непорочной, светлой… А я, как последняя сволочь, растоптал её. Сломал этот нежный цветок, смял лепестки, ободрал сочные листья. Я всё испортил!

Как теперь быть? Что делать?

Я хочу эту женщину! Но она не моя…

Даже если сейчас она спит в моих объятиях, а на моём члене её девственная кровь, Милена мне не принадлежит. Она законная жена моего отца, и я не имею права претендовать на неё. Она была чиста, а я её испачкал. Собою, своими подозрениями, упорными обвинениями.

Как же я себя ненавижу сейчас!

Звякнул телефон, и Милена вздрогнула. Распахнула глаза и обожгла меня небесной синевой. Страхом. Паникой.

Она будто очнулась и, осознав, что произошло, отпрянула и начала задыхаться.

Я подался к побледневшей женщине и сжал её хрупкие плечи.

— Милена, дыши. Спокойно. Давай, маленькая. Вдох-выдох… Вот так.

Убедился, что паническая атака отступила, и щёки женщины слегка порозовели, только тогда отстранился и взял телефон.

— Да. Уже едешь? Всё хорошо… Милена? Наверное, спит ещё, потому и не отвечает. Не знаю, я с вечеринки только вернулся.

Отключил сотовый и посмотрел на женщину. Милена молчала, и эта тишина обвиняла. Давила. Убивала. Обнажала и оборачивалась правдивым зеркалом, в котором на

месте себя я видел чудовище. Тварь! Как ещё назвать мужчину, который споил жену отца и обесчестил её?

В груди заныло так, что захотелось разодрать себя, вырвать сердце к чертям. Бросить ей в ноги в качестве расплаты за боль, что я причинил.

Страх в лазурных глазах Милены сменился обречённым отчаянием, и от этого перехватывало дыхание. Я ощущал боль женщины, как свою, и от этого хотелось выть раненым зверем. Как я желал её обнять, утешить. Прижать к себе, покрыть поцелуями мокрые щёки, убедить, что всё будет хорошо… Но не мог. Не имел права.

Она не моя.

И не будет всё хорошо.

Я упрямо сжал челюсти.

Будет!

— Отец едет.

Голос мой прозвучал скрипуче, будто некто открывал старую проржавевшую дверь в склеп, где хранились мои страхи и обиды на женщин. И сейчас спёртый воздух застарелых убеждений отравлял меня, лишал сил и насыщал лёгкие болезненной горечью.

— Он ничего не узнает.

Слова давались с трудом. Я не хотел произносить их. Осознав, что люблю эту женщину, я желал бы никогда с ней не расставаться, но… Поздно. Я всё сломал. Уничтожил. Своими руками убил шансы на счастье.

Моя вина. И моя ответственность.

— Ты не виновата.

Голос звенел от ярости, ведь я догадывался, что произошло. И почему Милена упала в мои объятия, и отчего я был настолько слеп, что не смог остановиться. С трудом отвёл взгляд и глухо добавил:

— Забудь о том, что произошло. Иди в душ. Я тут… приберу.

Я не поднимал головы, пока не услышал шорох. Тихие шаги растаяли, мягко хлопнула дверь, раздался шум льющейся воды. Лишь тогда я осмотрелся и, при виде пятен крови на простыне, застонал в голос.

Какой же я подонок! Тварь последняя! Почему я не поверил, что на свете есть чистые, нежные и честные создания? Почему не разглядел сокровище? Почему не принял щедрый подарок судьбы? Слепой ублюдок! Только такой мог взять невинную женщину отца в его же спальне.

Сжал простынь и зарычал от боли, которой не было выхода. И не мог быть. Взгляд Милены даже сейчас жалил меня, выкручивал нервы, опустошая изнутри. Лучше бы она кричала. Обвиняла, обзывала… Как Алла, била бы меня, царапалась, рыдала. Лучше бы всё это, чем молчаливая обречённость.

Это убивало. По щеке скатилась противная мокрая капля, и я вздрогнул. Мужчины не плачут. Я не позволил просочиться ни единой слезинке, даже когда ушла мать. Не стоят женщины слёз.

Не все…

— Тварь, — завыл я, будто солёная жидкость открыла некий клапан в сердце. Зарылся лицом в простынь и заорал: — Ну ты и сука, Сабуров! Ты вообще человек?!

Мне бы хотелось услышать это от Милены. Хотелось, чтобы она ударила меня, чтобы накричала. Чтобы расплакалась у меня на груди. Чтобы мы вместе решили, как нам быть теперь.

Вот только нет «нас».

Есть лишь моя одержимая ненавистью искорёженная и ранящая любовь. И кровь на простыне.

Звук воды стих, и я решительно поднялся. Сжав челюсти до ноющей боли, сграбастал испачканную ткань и решительно покинул спальню отца. Я выброшу свидетельство своей подлости, а потом…

Не было «потом».

Ведь она не моя.

Глава 21 Роман

В дом Яромира я влетел, словно смертоносный ураган. Распахнув дверь так, что она жалобно скрипнула. В усеянном бутылками и стаканами холле царила мёртвая тишина, кое-где яркими кляксами валялась одежда. На таких вечеринках чего только не происходило, потому родители друга на время уехали, подарив сыну возможность как следует повеселиться перед началом серьёзной жизни.

Я пнул алые стринги и зашипел раненым псом. И сюда я вчера затянул Милену. Толкнул ангела в грязь. Тварь!