Тобой расцвеченная жизнь (СИ) - Евгения Бергер Страница 19

— Очень приятно, Ева, — улыбается Карина, и я замечаю на ее щеке такую же ямочку, как у брата. Только такие у нее с обеих сторон. — Можете идти вон туда, — указывает она рукой куда — то вправо, — там сейчас самая спелая ягода. И вот, возьмите для вида, — она протягивает нам картонную тару для клубники. — Смотрите животы не надорвите!

Я смущенно жмусь рядом с Килианом, который посылает сестре воздушный поцелуй, а потом мы идем в указанном нам направлении.

Ягоды клубники, умытые утренней росой и подсвеченные ярким июньским солнцем, выглядят такими маняще-привлекательными, что, кажется, я никогда не смогу ими насытиться… Яркий клубничный вкус растворяется на языке, обволакивая гортань сладким, незабываемым послевкусием… Это вкуснее всего, еденного мною доныне.

В какой — то момент ловлю на себе взгляд Килиана, который так и замирает с надкусанной клубничиной в руках.

— В чем дело? — в смущении замираю я.

Он улыбается.

— У тебя клубника на губах. — И делает шаг в мою сторону… Я поспешно отираю губы и отворачиваюсь.

Думаю, это был первый раз, когда он хотел меня поцеловать…

Был и второй… По крайней мере, второй, из всех замеченных мною за день: мы как раз лежали на берегу, подставив наши бледные, еще не заласканные летним солнцем тела жарким, ляющимся с неба лучам, когда Килиан поворачивается в мою сторону и, подставив руку под голову, пристально глядит в мое лицо. Не заметить кроткую ласку этого взгляда практически невозможно, и я с наигранной невозмутимостью произношу:

— Думаю, пора ехать домой. Я проголодалась.

Не знаю, мысли о каком голоде мелькают в Килиановой голове, только взгляд его перемещается на мои губы… снова… и замирает там на мучительное для меня мгновение. Полагаю, сделай я самое минимальное движение, даже просто всколыхнись от порыва ветра волосы на моей голове — он бы потянулся и поцеловал меня. Но ветра в тот день не было, а я сама так и застыла соляным столбом, подобно Лотовой жене, покидающей милые ее сердцу Содом и Гоморру.

Килиан отвел глаза в сторону…

— Ужинать будем у нас дома — мама просила непременно привезти тебя.

Мне хотелось закончить этот одновременно приятный, но и мучительный для меня день как можно скорее, но вместо этого домой я попала лишь в три часа ночи… Семейный ужин и последующие посиделки у костра затянулись дольше, чем я рассчитывала.

Захлопывая дверь новой квартиры, я, как мне кажется, заметила слабый отблеск света в окне на втором этаже…

Неужели Патрик еще не спал?

Я уснула, едва моя голова коснулась подушки.

А проснулась под звук едва слышного жужжания токарного станка, долетавщего в мое распахнутое окно с улицы.

Патрик у себя в мастерской?

Скорее всего.

Из моего окна его мастерскую не рассмотреть, и я несколько минут любуюсь то ли на озорных воробьев, то ли на подобных им зеленушек, скачуших по веткам яблони под моим окном — мне так хорошо, как не было уже долгое время. Я впервые ощущаю себя на своем месте… И, напевая под нос веселую песенку, спускаюсь на кухню, хватаю из корзинки с фруктами яблоко поспелее и спешу на улицу. Яблочный сок при укусе так и брызжет во все стороны…

— Доброе утро, Патрик!

— Далеко не утро, — угрюмо отзывается тот, даже не повернув голову в мою сторону. — Ты хоть на часы смотрела?

Не смотрела и что с того… Рука с надкусанным яблоком падаем вдоль тела.

— Я вчера поздно легла, — краски нового дня как-то враз замыливаются, превращаясь в серое месиво.

— Я это заметил.

— Ты сердишься на меня?

— С чего бы это? — все также не оборачиваясь, отзывается мужчина. — Килиан неплохой парень, уверен, в такого легко влюбиться…

Боже мой, я не верю своим ушам: Патрик Штайн ревнует меня к Килиану? Может ли это быть правдой… Я кладу яблоко на деревянный столик и подхожу к нему почти вплотную. Не к нему самому, к его слегка согбенной спине — я даже не знаю, чем он занят, только вижу, как двигаются мышцы на спине и руках — и с ошеломившей меня самое смелостью приникаю к этой широкой спине, смыкая руки на Патриковой груди. Он замирает под моими руками… и тогда я кладу голову на его плечо и просто вдыхаю стойкий аромат свежего дерева, которым пропитана его рабочая футболка. Если закрыть глаза, можно представить себя стоящей посреди соснового леса… ранним утром… босиком… под неугомонное птичье пение…

— Я не влюблена в Килиана, — произношу совсем тихо, абсолютно уверенная, что Патрик отчетливо слышит каждое мое слово. Я чувствую даже, как мои слова бьются о его грудную клетку, подобно птахам, запертым в тесном застенке… — И сомневаюсь, что вообще могла бы увлечься им в данных обстоятельствах. Разве что в другой жизни… но это все так умозрительно, ты не находишь?

В мужской груди под моими руками вибрирует нечто ответное, поднимающееся из самой глубины, но голос оно так и не обретает — затихает тихим урчанием в голосовых связках.

Я размыкаю пальцы…

Патрик оборачивается и смотрит на меня потемневшим, почти медвежьим взглядом:

— Я ведь просил тебя так больше не делать, — хрипит он еле слышно, словно надорвал голосовые связки этими своими захлебнувшимися в них невысказанными словами.

— А мне захотелось, — дерзко смотрю я ему в глаза. — Хочешь яблоко? — потом откусываю большой кусок и протягиваю надкусанный плод Патрику. Он дышит натужно и глубоко, но подходит покорно, словно присмиревший дикий зверь, а потом смотрит на меня и кусает яблоко в том самом месте, где только что находились мои собственные губы…

Мы оба неторопливо жуем, не отрывая друг от друга пристального взгляда, и я вдруг думаю о том, что, верно, так же поступил и Адам, когда Ева… надо же, какое совпадение! — предложила ему запретный плод с дерева познания добра и зла. Он тоже надкусил его, не задумываясь…

Посреди рабочего дня у меня звонит телефон, и мужской, абсолютно незнакомый мне голос не без вызова интересуется:

— Вас зовут Ева Гартенроут, вы официантка из кафе «Шваб»?

Я почти готова ответить «нет», солгать, что никакая я не Ева Гартенроут, мол, вы ошиблись номером и так далее и тому подобное, но все-таки выдаю жалкое:

— Да, это я. Хотя в кафе давно не работаю…

— Это не имеет никакого значения, — отзывается неприятный Голос в трубке. — Главное, чтобы вы помнили, как окатили меня колой… Ведь помните, не так ли?

К сожалению, помню, о чем и сообщаю