Вирджиния Эндрюс - Хевен, дочь ангела Страница 2

– Ты хочешь сказать, что папа не говорил с ней так грубо, как с мамой?

– Помолчи, детка. Ты меня сбиваешь с мысли… Значит, она приехала и околдовала меня. Тоби, может, тоже. Она так старалась. Она помогала готовить, пыталась как-то украсить дом. Мы с Тоби отдали им свою кровать, так что они могли приняться за детей нормально, а не на полу. Она-то готова была спать на полу, но я этого не позволила. Все Кастилы сделаны в кроватях… Я думаю, что так оно правильно. Да… Помню, как она была счастлива, смеялась, когда узнала, что ждет ребенка. Ребенка моего Люка. До сих пор не могу успокоиться. Я всегда думала, что она уедет туда, откуда приехала. Но горы забрали ее к себе, горы так поступают с людьми тонкого склада. Но пока она жила здесь, Люк был счастлив. С тех пор я его таким больше не видела. – Бабушка внезапно замолкла.

– А как она умерла, бабушка? Это ее могила?

Она вздохнула и продолжила свой рассказ:

– Твоему папе было только восемнадцать, когда она ушла от нас. А ей было по-прежнему четырнадцать, когда папа похоронил ее в этой холодной земле и оставил одну в ночи. Он знал, что она мерзла без него холодными ночами, и первую ночь провел на могиле, чтобы согреть ее своим теплом. А ведь стоял февраль… Вот он, мой рассказ о той, которая прилетела в горы, как ангел, чтобы любить твоего папу, и жить с ним, и сделать его счастливым. Таким, каким он никогда раньше не был и, как я смотрю, никогда уже не будет.

– Бабушка, а зачем тебе надо было тащить меня сюда? Ты ведь могла рассказать все и дома. Пусть это очень печальная и трогательная история, но все же папа такой злой. Она, наверное, забрала с собой в могилу все хорошее в нем, а нам оставила только самое плохое. Почему она не научила его любить других? Бабушка, лучше бы ее никогда не было! Тогда папа любил бы маму и меня, а не ее.

– Ой! – Бабушка оцепенела. – Что с тобой, детка, что ты такое болтаешь! Ты не думаешь, что говоришь! Та девочка, которую папа звал своим ангелом, была твоей матерью! Это она родила тебя. Когда ты появилась на свет, она уже еле говорила… И только успела дать тебе имя – Хевен Ли. Ты ведь не можешь сказать, что не гордишься таким именем?[2] Все считают, оно идет тебе, так идет.

Я забыла о холодном ветре, забыла о волосах, опутавших мне лицо, забыла обо всем на свете, услышав известие о том, кто я и что я.

Когда луна выскользнула из-за темного облака, ее свет упал на надгробный камень, высветив надпись: «Ангел. Возлюбленная жена Томаса Люка Кастила».

Странное чувство охватило меня при виде этой надписи.

– А где папа нашел Сару? И почему так быстро?

Бабушка, словно желая излить все накопившееся у нее на сердце, вдруг заговорила быстрее:

– Ну, папе нужна была женщина, чтобы не спать в пустой постели. Потом, у мужчин есть некоторые желания, детка, физические потребности. Узнаешь, когда вырастешь. Ему нужна была жена, которая могла бы дать ему то, что давал ему его ангел. И Сара старалась, она была тебе хорошей матерью, ухаживала за тобой, любила тебя, относилась к тебе как к своей собственной дочери. Сара с радостью отдавала Люку свое тело, но не могла подарить той души, какая была у его ангела. Вот Люк и тоскует по женщине своей мечты. Он был раньше хорошим человеком, детка Хевен, хоть ты этому не веришь. О, в те дни, когда была жива твоя мама, он каждое утро садился в свой старенький пикап и ехал вниз, в Уиннерроу, где учился плотницкому делу – как строить дома и все такое. Люк приезжал домой, и все разговоры были о том, как он построит для нас новый дом внизу, в долине, как он будет там работать на земле, заведет коров, свиней, лошадей… Твой папа всегда любил живность. И сейчас любит, как и ты, детка Хевен. Это у тебя от него.

Мной овладели странные чувства, когда по возвращении домой бабушка извлекла из-под кучи всякого старья, коробок с нашей скудной и немудреной одеждой что-то завернутое в стеганое одеяло. Это оказался элегантный чемодан, каких здешние обитатели гор не могли себе позволить.

– Да, – тихо прошептала она, чтобы никто не проснулся и не стал свидетелем этого сугубо личного события. – Он принадлежал твоей маме. Я обещала ей, что передам тебе, когда придет время. Сегодня уж такая ночь, одно к одному… Смотри, девочка, смотри. Смотри, какая у тебя была мама.

Словно маму в каком-то сжатом виде можно было увидеть в этом чемодане!

Когда я заглянула внутрь, у меня перехватило дыхание.

Здесь лежали наикрасивейшие из тканей, которые я когда-либо видела. Даже в мечтах нельзя было представить, что существуют такие тонкие кружева… А на самом дне лежало нечто длинное, аккуратно завернутое в целую дюжину листов тонкой бумаги. Бабушка с напряжением вглядывалась в меня, словно хотела посмаковать мою реакцию.

В отсвете пламени печи передо мной предстала кукла. Кукла? Вот уж что я меньше всего ожидала увидеть здесь. Я смотрела на куклу с серебристо-золотистыми волосами, собранными в красивую высокую прическу. На головку надета украшенная драгоценными камнями шляпка с тонкой, как паутинка, длинной свадебной вуалью, ниспадающей на плечи. Лицо куклы было удивительно прелестным – с красиво изогнутыми губками, причем выступ под ложбинкой верхней губы точно соответствовал изгибу нижней. Длинное платье сшито из белой кружевной ткани, богато отделанной жемчужинками и бисером. Кукла-невеста… Вуаль, белые кружева… Даже белые туфельки были сделаны из кружев и атласа, а прозрачные чулочки крепились к крошечному пояску – как я заметила, мельком заглянув под юбочку.

– Это она, твоя мама. Ангел Люка, которую звали Ли, – произнесла шепотом бабушка. – Вот так она выглядела, когда вышла за твоего папу и приехала сюда. Когда она умирала, то последними были слова: «Отдайте, что я привезла с собой, моей девочке…» И вот я делаю это.

Да, она сделала это.

И, поступив так, изменила ход моей жизни.

Так мы жили

Если Иисус почти две тысячи лет назад умер действительно за то, чтобы спасти людей от всего наихудшего в них самих, то в нашей местности спасение Ему не удалось. Исключение составляли воскресенья в промежутке с десяти до двенадцати утра. По крайней мере, я так считаю.

Но что значило мое мнение? Цена ему – что шелухе от лука. Я размышляла над тем, как мог папа жениться на Саре через два месяца после смерти мамы при родах, ведь он так любил своего ангела! А спустя четыре месяца после моего рождения и похорон мамы Сара родила сына.

Я была слишком маленькой, чтобы помнить рождение этого мальчика, которого назвали Томас Люк Кастил Второй и поместили, как мне потом рассказывали, в одну колыбель со мной. Нас вместе качали, за обоими ухаживали, но любили по-разному – об этом мне можно было и не рассказывать.

Я любила Тома, с его рыжими волосами, доставшимися ему от Сары, живыми зелеными глазами, также унаследованными от матери. В нем мне ничто не напоминало папу, разве что рост – с возрастом Том стал очень высоким.

Услышав накануне своего десятилетия рассказ бабушки о своей настоящей матери, я твердо решила, что мое отношение к Тому останется, с Божьей помощью, неизменным. Как он верил, так пусть и продолжает верить, что Хевен Ли Кастил – его единокровная сестра, и никак не иначе. Мне хотелось сохранить то, что делало нас почти единым целым. Мы и думали с ним похоже, так как спали в одной колыбели и, будучи сосунками, молча общались друг с другом. Так что наши особые отношения имели для нас обоих большое значение. И мы не представляли их какими-то другими.

В Саре было шесть футов роста без обуви. Этакая амазонка, весьма подходящая для высокого и сильного мужчины, каким был отец. Сара не знала, что значит чувствовать себя плохо. По словам бабушки (Том иногда называл ее в шутку «устами мудрости»), после рождения первенца грудь Сары приобрела зрелые очертания, но и в четырнадцать лет она выглядела вполне взрослой женщиной.

– О, даже после родов, – рассказывала бабушка, – Сара скоро начала вскакивать, доделывать неоконченную работу, будто не она только что пережила тот самый большой кошмар, который нам, женщинам, приходится безропотно выносить в этой жизни. Что ты, Сара могла одновременно и ребенка грудью кормить, и готовить еду. Я думаю, она притянула к себе твоего папу как раз своим крепким здоровьем. Вряд ли он обожал тип красоты, как у Сары, но, по крайней мере, она не была похожа на такую, что умрет при родах и снова оставит его горевать.

Через год после Тома появилась Фанни, с черными-пречерными волосами и синими глазами, ставшими черными еще на первом году ее жизни. Смуглая, она была похожа на индианку.

Через четыре года после сестры родился Кейт, которого назвали в честь давно умершего отца Сары. У Кейта были голубые глаза, чудесные бледно-золотистые волосы, и полюбила я его с колыбели, особенно когда выяснилось, что это очень спокойный, никому не доставлявший хлопот мальчик. Он не плакал, не кричал, ничего не требовал (в отличие от Фанни, которая так и осталась вечно всем недовольной). Потом вдруг голубые глаза Кейта стали цвета топаза, кожа приобрела персиково-кремовый оттенок, какой, по утверждению многих, был в свое время у меня. Хотя сама я этого не знала, потому что нечасто заглядывала в наше потрескавшееся и мутное зеркало.