Анна Данилова - Пора черешен. Научи меня играть, жить, любить… Страница 2

Но первого декабря, когда снега в городе выпало столько, что дворнику вечером пришлось откапывать двери училища, а транспорт вообще встал, Лена, спустившись в гардероб, увидела поджидающего кого-то у самого выхода Тарасова. Одевшись, она хотела было пройти мимо, как он вдруг, быстро оглянувшись и убедившись, что их никто не видит, незаметно сунул ей в руку записку. И тотчас, развернувшись, почти бегом кинулся к лестнице, ведущей на второй этаж. Было семь часов вечера – училище опустело, запертые классы притихли и стали непохожи сами на себя. Сомкнув широкие лаковые деревянные губы и спрятав белые и желтые зубы-клавиши, задремали пианино и рояли. Гардеробщица что-то вязала у себя в уголке, рядом с ней стояла электрическая плитка, на которой разогревался гороховый суп, аромат которого слегка оживлял училищные горьковатые от мастики и обилия сухого дерева запахи…

Лена с бьющимся сердцем развернула записку и прочла: «Класс 202». Это был класс духовиков, там занимались трубачи, саксофонисты, флейтисты…

Он находился на втором этаже, в самом конце, под лестницей, ведущей на чердак.

Лена как была в пальто и меховом капоре поднялась по лестнице и остановилась в нерешительности перед дверью с потускневшей табличкой «202».

– Входи, – вдруг распахнулась дверь, и Илья Николаевич почти втащил Лену в класс. – Раздевайся…

Он стоял перед ней во всем черном, что так шло к нему, а в чистых и блестящих светлых волосах его играли блики от электрических ламп. Глаза его блестели, тяжелые веки делали взгляд насмешливым, сонным и, вместе с тем, внимательным…

Он обнял ее, и Лена от неожиданности и обрушившихся на нее чувств, едва не потеряла сознание… Он не целовал ее, а только обнимал, прижимая к себе и пытаясь руками охватить всю ее целиком вместе с расстегнутым теплым пальто, съехавшим с ее головы норковым капором и ставшими почти живыми и смешными в своей подвижности короткой юбкой и душным свитером…

– Что вы делаете? – прошептала Лена, не размыкая глаз, понимая, что все, что с ней сейчас происходит, лишь очередная фантазия, что такого не бывает, что она наверняка сейчас едет в переполненном автобусе и дремлет, наслаждаясь этим дивным и наверняка коротким сном.

– Я люблю тебя, Леночка, я просто с ума схожу, когда вижу тебя…

Голос у него был совсем не такой, когда они с ней вместе накануне разбирали бетховенскую сонату и обсуждали, какой лучше выбрать темп. Он говорил низким бархатистым голосом, который лишал ее последних сил…

…Она открыла глаза и поняла, что лежит на столе; в классе совсем темно, и она уже не может видеть склоненного над ней мужчину. Она видит лишь свои согнутые колени, голубоватые от света уличного фонаря, яркого и бесстыдного, подглядывающего за ними и растущего откуда-то снизу, из заснеженного тротуара, и еще мерцающую копну взъерошенных волос Ильи Николаевича… Чувствует его ласки, огненные губы, касающиеся живого электричества тела… Или… она зажмурилась, пытаясь понять, что же происходит: она – раскрытый цветок, раскинувший лепестки и выставивший солнцу и пролетающим пчелам свою богатую нектаром сладкую середину. Было жарко, хорошо и жарко, и она застонала, и тотчас, испугавшись звука, сомкнула колени и села, обхватив себя за плечи. Щеки ее пылали, она не знала, как ей вести себя дальше. А Тарасов между тем что-то говорил ей, брал ее за руку и тянул куда-то…

– Ты не должна меня бояться… Ведь я теперь С ТОБОЙ… И тебе надо привыкнуть ко мне, к моему телу… Это – любовь… Иди же ко мне, не бойся… Я тебе расскажу, как это делается…

***

В ту ночь она возвратилась домой около полуночи. Мама, выйдя из спальни и запахивая на ходу халат, казалась сонной и вместе с тем какой-то смешной… Она извиняющимся тоном пробормотала, что жареной курицы уже нет: «Леночка, ты поужинай бутербродами с лососиной и холодным омлетом, я сейчас налью тебе чаю…» Она даже не поинтересовалась, который час и почему ее дочь пришла так поздно. И лишь, когда спустя несколько минут Лена услышала шлепающие шаги в прихожей, поняла, что это Капелюш пошел в туалет… Значит, он опять он здесь. (вставка)

Когда же в квартире все стихло, она на цыпочках вошла в ванную комнату, пустила горячую воду и долго рассматривала себя в зеркало, прежде чем раздеться… Ей почему-то хотелось плакать. Она не знала, как ей жить дальше, не знала, как будет себя вести завтра утром на занятии после всего того, что произошло между ней и Ильей Николаевичем. Но самое главное, что так мучало ее, был вопрос: чем они вообще занимались? И был ли с ней Тарасов или совсем другой мужчина, пытающийся перевоспитать ее и добиться того, чтобы она воспринимала хотя бы человеческую наготу как нечто, само собой разумеещееся? Он демонстрировал ей свое тело и требовал от нее того же, мягко, но вместе с тем настойчиво, как старший, как много больше знающий и понимающий в любви… Да, он так и говорил «в любви»…

Лена и сама знала, что задержалась в своем развитии, что она, пожалуй, единственная девственница если не в училище, то на их курсе уж точно… У всех ее подруг были возлюбленные, которые, кто посостоятельнее, снимали квартирки или комнатки в центре для своих встреч, а то и устраивали интимные встречи прямо в классах, как и они сегодня с Тарасовым… Но разве то, чем они занимались, можно назвать любовью? Это какой-то «ликбез»…

Он прервал свои ласки и «учения» в самый неподходящий момент, когда Лена почувствовала, что у нее остановилось сердце, а все тело превратилось в какой-то сочный и невероятно приторный и душистый плод, готовый вот-вот лопнуть от спелости… И ей ничего не оставалось, как одеться и уйти. Видела ли она его лицо в тот момент, когда уже повязав под подбородкой шелковую ленту капора, она накинула пальто и собиралась уже выйти из класса?… Видела – оно было преисполнено покоя и счастья… Он смотрел на нее глазами благодарного учителя, которого и на этот раз не подвела любимая ученица. Вот только Лена не могла смотреть на него долго, потому что в классе вот уже с полчаса как горел свет (шторы предусмотрительный Илья Николаевич успел задвинуть так плотно, как это вообще возможно), а сам он сидел на расшатанном кресле голый, белый, с опущенными плечами… Лена с трудом поняла, отчего это на него накатило такое блаженство, что он даже поцеловал ей руки на прощанье.

– Ты не представляешь себе, до чего нежна твоя кожа, она пахнет медом, лесом, травами, молоком… Ты чиста, как только что народившийся цветок… Подойди ко мне… Ты уже не боишься меня? Смотри, что делается, а?

И ей снова пришлось опуститься перед ним на колени…

А потом он сам надел на ее голову капор и спросил, почему она носит такой странный головной убор и разве модны ли сегодня капоры?

– В прошлом году они только начали входить в моду, а сейчас их носят все, просто вы не замечали…

– Моя жена носит меховой берет… – проговорил он

задумчиво. – Извини, я не должен был вообще говорить о

ней…

Он поцеловал ее в щеку и подождав, пока она снова оденется, легонько подтолкнул ее к двери:

– Ну, иди-иди, спокойной ночи…

Он даже не проводил ее, и она восприняла это как меру предосторожности. Хорошо, что у нее были деньги на такси – она с великими трудностями добралась оп заснеженным улицам до дому.

И теперь лежала распаренная в постели, металась по ней и слезы душили ее непонятные…

А утром к ней зашла мама и сказала, что Капелюш будет теперь жить с ними. Что он порядочный человек, хорошо зарабатывает, что с ним им будет жить легче, спокойнее и что, возможно, они даже купят большую квартиру.

Мама Лены была еще молодая женщина, с прекрасной фигурой, хорошим цветом лица и большими прозрачными зелеными глазами, которые унаследовала и дочь. И волосы у обеих были теплого, медного оттенка, и были густыми, шелковистыми. Но если мама – Наталия Быховская – знала цену своей красоте и пользовалась ею постоянно, на протяжении многих лет для достижения своих самых невероятных целей (как то: удачное замужество, поправление своих материальных

дел, приобретение в вечное пользование преданных и талантливых любовников, каких у нее всегда было в избытке, или возможность побездельничать и пожить в свое удовольствие, забыв навсегда слово «работа»), то Лена в силу своего инфантилизма и серьезного увлечения музыкой, считала свою внешность посредственной и была уверена, что главным в ее жизни являются занятия музыкой, изнуряющие упражнения, доводящие до совершенства ее технику и мастерство, как пианистки.

Но так было все до первого декабря. После слов, произнесенных Ильей Николаевичем, когда он увидел ее обнаженную, Лена уже не могла оставаться прежней. Проснувшись в шесть утра, она первым делом принялась рассматривать себя в сером свете зимнего хмурого утра, поеживаясь от холода и усмехаясь затвердевшим соскам и покрытой гусиной кожей груди… Ей не верилось, что ее мечта сбылась, и что теперь их – ее и Тарасова – связывает тайна. Тайна ночного свидания. Теперь для нее начнется совершенно другая жизнь, полная любовных переживаний, совсем как у взрослой женщины, как, быть может, в молодости у мамы… Хотя по-настоящему женщиной она не стала. В физиологическом плане. Илья Николаевич сказал, что им некуда торопиться, что к ЭТОМУ надо подходить с особой щепетильностью и расставание с девственностью должно превратиться в праздник. Значит, начиная с сегодняшнего дня, она будет медленно входить в новое состояние, превращаясь в женщину?