Василий Фомин - Легенда о царице. Часть первая. Явление народу египетскому Страница 2

– Послушай э..э…э ну, скажем, приятель, – обратился он к спутнику, – какая неожиданная мысль, так же неожиданно пришла мне в голову.

И он начал декламировать, размахивая в такт ладонью, а в конце каждой фразы поднимая вверх палец:

– Если смерть моя – есть факт.– Значит это рай иль ад.– Если же не различить.– Этого не может быть.– А к этому добавить можно.– Слова, которые сказал Сократ:– Я мыслю, – значит невозможно,– Чтоб смерть моя была бы факт.– Но, если б я подумал дольше,– Пред тем как это написать,– Сказал бы совершенно точно:– Слова сии сказал Декарт.

(текст стихов автора)

– Ну как? Здорово, правда? – осел затряс башкой и агрессивно наподдал задними ногами, выбив из почвы клуб пыли. – Ты так считаешь? А мне понравилось. Нет, ну не Илиада, конечно, но хорошо хотя бы тем, что доказывает наше с тобой существование, а иначе, как ты хошь, но придется считать тебя Хароном, а я представлял его несколько иначе, или вообще Сатаной, не дай бог, конечно.

Произнеся эту ахинею, человек развеселился и проскакал несколько метров на одной ноге, а затем на другой, потом повторил все заново, только двигаясь спиной вперед, глядя на своего спутника и улыбаясь, но долго он молчать не мог и снова затараторил.

– Отчего же ты не спрашиваешь меня, друг мой (чудак уже подружился, в одностороннем, пока, порядке, с неизвестным животным), куда мы идем? Ну, спрашивай, спрашивай! Прочему не спрашиваешь? – осел фыркнул, мотнув головой. – Так вот, я тебе на это, совершенно прямо отвечаю – да, почем я не знаю! А вот почему мы идем туда, именно в этом направлении, тут я отвечу более определенно. Понимаешь ли, – человек многозначительно поднял палец, – во всех направлениях, ну ни черта не видно, а вон там впереди виднеются холмы, скалы или нечто подобное и поэтому из ничего и нечто я выбираю нечто. Осмотрим ка, все эти геологические вывихи природы.

Так весело болтая друг с другом, причем человек взял на себя фонетическую часть разговора, а осел, старательно заполнял собой паузы (то есть производил обильное молчание), дошли до скал и углубились в ущелье имевшее наклон вниз. Человек очень заинтересованно разглядывал стены ущелья, в большом возбуждении подбегал к обрыву, рассматривал, что-то шептал, гладил руками и наконец, выдал:

– Пейзаж очень живо напомнил мне геологические формации девонского периода. Ты, конечно, скажешь, что такого не может быть, и я с тобой тут же соглашусь – не может! Ну, ни фига себе, – человек и осел в девонском периоде! Но, в принципе, сие возможно, если еще мы выйдем к водоему, а его присутствие уже явно ощущается по влажности и запаху тины, к этакой какой-нибудь идиллической лагуне, сплошь заросшей астероксилонами и прочими риниофитами то…

Ущелье, без всякого предупреждения, уперлось в рощу огромных пальм с широкими и густыми перистыми листьями на верхушках. Пальмы росли довольно часто, напоминая колонны храма, резные листья слегка шевелились вверху, разгоняя жар солнца и отбрасывали вниз зеленоватую полутень.

– Так, на все что я тут наговорил, срочно и громко плюнуть и больше не вспоминать – сделал вывод человек, безуспешно пытаясь обхватить руками пальму – вот это вот есть финиковая пальма, а там вверху имеются финики – он посмотрел на осла что-то выбирающего в траве и жующего – ну и внизу тоже. А насчет реки я не ошибся, очень уж ясно чувствую ее присутствие и это хорошо, ибо она есть мать всего живого. Однако, что это?

Из глубины рощи доносились какие-то звуки, но не обычный шум ветра или скрип песка, а нечто иное.

– О боги, – прошептал человек, – а я знаю, что это такое – это, дружище, музыка, а ну пойдем, посмотрим, но только тихо – тс-с-с.

Они прокрались, прячась за стволами пальм, и попали в заросли гибискуса, – кустарника с огромными, в четверть метра, красными цветами, – за которым уютно расположилась небольшая лужайка, а на лужайке, как яркие бабочки на цветах, расположились девушки. Две, в легких белых и полупрозрачных одеяньях, сидели в креслах за столом, и у каждой за спиной стоял черный гигант с широким опахалом.

Перед ними играл веселую мелодию камерный оркестр. Арфистка сидела на одном колене, положив, похожую на длинный лук, арфу на плечо и уперев другой конец в землю, а из-под пальцев ее со звоном стекало серебро. У другой из длинной флейты вылетал веселый ветерок и вился меж сидящих. У третьей лютня, то звенела как комар, то, как шмель гудела, у четвертой же на шее висел длинный барабан и негромкий ритм сыпался из-под ладоней.

Перед оркестром танцевали три девицы, но танцевали как-то странно – не двигаясь совершенно с места, а только изгибая тело и извивая и поднимая вверх руки.

Все танцующие девы были оливково смуглы, черноглазы и черноволосы. Одеты в полупрозрачные одеяния и хоть и были видны сквозь них целиком, но и нельзя было сказать, что они неодеты.

– О, прекрасные девы! – с чувством произнес человек. – как я рад…

Стоп! А собственно, что это все человек, да человек? Раз уж показались другие люди, пусть будет одинокий путник. Минутку, почему же одинокий, а осел? Просто путник и иногда бродяга, ну а дальше будет видно. Итак…

– О, прекрасные девы – с чувством произнес одинокий, с ослом, путник, выходя из кустов и забыв, что он наг как младенец, хотя на младенца не похож. – как я рад, что у вас тут, на том свете, так чудно весело и вы такие все,… а куда же вы, в самом деле?

Увидев голого незнакомца, да еще огромного осла, высунувшего из кустов жующую морду, все девицы дружно завизжали, причем флейтистка завизжала во флейту, выдав такой звук, который ни до, ни после, за всю историю музыкального искусства, никто повторить не смог и в веселом испуге разбежались. Две дамы, сидевшие за столом, кокетливо порскнули за кресла, игриво мотнув волосами, одна угольно черными, а другая соломенно-желтыми и теперь блестели оттуда глазами.

Два чернокожих мордоворота направились к незнакомцу, который с интересом смотрел на них, радостно улыбаясь и, когда первый из подошедших протянул к нему огромную растопыренную лапу, неожиданно плюнул в нее и с подвизгиванием засмеялся, глядя на удивленное лицо негра. Причем засмеялся настолько искренне и энергично, что даже присел от смеха, кстати, очень вовремя, потому что удар, нацеленный в лицо, просвистел мимо, а следом за ударом пролетел и негр. Далее произошло нечто сумбурное и невнятное, обильно сдобренное мельканьем рук, ног и тел. Бродяга совершал какие-то нелепые и неуклюжие движения, отчего постоянно спотыкался, дергался как ненормальный, падал, переворачивался, в итоге оба негра оказались на земле. Один на заднице, другой на четвереньках и оба тяжело дышали.

Осел, наконец, перестал жевать, что-то пробормотал, весьма невнятное, и, вытянув шею, куснул за задницу стоявшего на четвереньках черного парня, затем, оскалив длинные желтые зубы, потянулся ко второму, однако нападавшие отступили в противоположный конец лужайки, большую часть пути, пробежав на четвереньках, а наш знакомый направился к столу.

– Слушай. – обратился он к ослу. – Как-то нам здесь совсем не рады.

Он подошел к столу и отщипнул крупную бело-зеленую виноградину. Две девушки, оставшиеся за креслами, по-прежнему старательно пугались, но внимательно рассматривали бродягу, весело округлившимися глазами, особенно область ниже живота.

– Не чувствую я никакой заботы, – продолжал бродяга, – или элементарного гостеприимства.

Тут он обратил внимание на девушек, упорно выдвигающих между собой и им кресла.

– А смотри-ка, как порозовели эти девы, наверное, им очень жарко. – с этими словами он поднял опахало и несколько раз махнул так, что волосы девиц затрепетали, как на штормовом ветру.

Внезапно бродяга остановился, будто пораженный какой-то мыслью.

– Послушай, длинноухий друг Харон, что ж ты мне сразу не сказал – ведь я весь голый! Вот неожиданность, какая. Простите, дамы, должен вас покинуть.

Вежливо поклонившись, он степенно, с достоинством пошел прочь, однако, через несколько шагов остановился, вернулся к столику, хлебнул еще изрядно вина (уж очень ароматный был напиток, трудно было удержаться), и вновь проследовал к кустам, дав дамам возможность полюбоваться обнаженной натурой. Перед самыми кустами он, однако, взмахнул руками и с такой скоростью щучкой прыгнул внутрь, что сначала исчез, а уж потом в мире образовался шорох.

– Между прочим, – некоторое время спустя невнятно произнес бродяга, жуя фрукты, – у меня есть две новости: одна из них первая, а другая, надо полагать, будет вторая. Начнем, как водится, конечно, со второй, – фиги, ну их на фиг, еще не совсем спелые, в чем убедиться можешь сам. – он сунул ослу пару штук и тот начал задумчиво жевать, – теперь новость первая, – тут неподалеку, ну совсем недалече, мною замечена небольшая группа представителей моего вида, то есть Хомо сапиенс, и заняты они обычным для сапиенсов делом, а именно, – все сапиенсы, скопом, бьют сапиенса же, одного и, знаешь, – странник уважительно повел подбородком, состроив многозначительную физиономию, – судя по всему, они достигли высокой степени разумности и цивилизованности, ибо тот, которого нещадно так метелят, не сопротивляется совсем. Даже не пытается. А все это является свидетельством чего? – философствующий бродяга многозначительно понял вверх палец и закончил, – является свидетельством наличия закона. Давай-ка посмотрим на эту в высшей степени занимательную и поучительную картину поближе, но из соображений конспирации, а так, же и субординации, одному из нас придется ехать на другом верхом, а, то народ нас, знаешь ли, не поймет. Нет! Нет, нет! – со смехом закричал бродяга, добродушно стукнув животное кулаком в морду. – Ты все совершенно неправильно все понял! Все, с точностью, до наоборот. Ух ты, падла!