Елена Соколова - Избранное. Проза. Стихи. Страница 2

Поясницу потягивало, внизу живота ныло. Люси догадывалась (хоть и была первородкой) что это были тревожные симптомы. Седьмой месяц – самый опасный, так говорит бабушка. Но Люси удалась крепкой, пышногрудой, с широкими плечами и тазом. Не очень высокой. Не то, что эта лошадь Мариетта. И что Энрике в ней нашёл? Интересно, догадывается ли она, что Энрике ей изменяет? И не просто изменяет – он любит её, Люси. В этом никто не мог сомневаться. Последнее время он только у неё и пропадает каждую ночь. Засыпая, подолгу гладит её большой, натянутый живот, целует его. Говорит, что мечтает о близнятах. Интересно, как он захочет их назвать? Ведь, наверняка, это будут мальчики. Так хочет Энрике.

Не поверив подруге, Мариетта пошла к самому знаменитому на острове колдуну. К нему обращались только в крайних случаях, если ничто другое не помогало. Он был страшным и злым. Но если уж брался за дело, то действовал безошибочно. На все сто, как говорится.

Анатоль, так звали колдуна, был белокожим. И это всех удивляло, ведь и его родители, и все его предки (насколько их помнили) были мулатами. Но, видать, сказалась какая-то давняя наследственность – и, унаследовав крупные, африканские черты лица, Анатоль поражал всех нежной, веснушчатой кожей и пронзительным, серо-голубым взглядом недобрых глаз из-под рыжих колючих бровей. Ему было под шестьдесят, но выглядел он лет на сорок. Любил молодых девушек, крепкий ром и мясо с кровью. Его он часто готовил себе на углях сам, посыпая еду какими-то острыми и пряными, одному ему известными специями.

Сегодня он был явно не в духе. Да и редко его видели смеющимся. Жил он, как и положено колдуну, на окраине. Прислуживал ему мальчик, чёрный словно уголёк, Сэм.

– Господин, я приготовил вам апельсиновый сок и зажарил бананы, как вы любите, – Сэм бесшумно появился на веранде.

– Поставь на стол и иди, – хмуро ответил Анатоль. Не вставая с кресла-качалки, он проводил взглядом Сэма, не взглянув при этом на поднесённую им еду. Смутные предчувствия мучили его всю ночь и утро, – верный знак скорой недоброй работы, которая тяжело ему давалась. После неё он долго болел головой и животом, лежал плашмя, нечего не ел и не пил. Но выбор был сделан за него, – ещё в детстве бабка приобщила маленького Анатоля к страшному ремеслу, а уходя на тот свет, приказала сделать дыру в соломенной крыше. И мальчик самолично рубил мачете тугую солому прямо над кроватью умиравшей старухи – труха сыпалась ей на бледное восковое лицо, пока та не испустила свой грешный дух. Наверное, прямо в эту дыру…

– А вот и гостья, – мрачно констатировал колдун, издалека увидев приближающуюся Мариетту. Та шла на своих длинных ногах, прямая и статная, по-особому красиво переставляя высокие бёдра. Но её грациозность не радовала колдуна, слишком уж точно знал он причину её визита, после которого ему придётся долго болеть.

Подойдя к жилищу Анатоля, Мариетта, слегка оробев (что было ей не свойственно), в нерешительности остановилась перед калиткой возле большого, почти с неё ростом мясистого кактуса, вглядываясь вглубь двора.

– Заходи. Раз пришла. – Вздохнув и устало поднявшись с кресла, Анатоль взмахом руки пригласил гостью в дом.

Муки любви… Как много он о них знал. Совсем молодым пареньком служил он когда-то на флоте. Их судно долго стояло тогда в одном испанском порту. Там он влюбился в хозяйку кофейни. Средних лет, по-европейски спокойная, немногословная и сдержанно-страстная, она сразу привлекла его внимание. Она очень отличалась от крикливых женщин его родины. Он мог часами сидеть за остывшей чашкой кофе, следя за её движениями. Как плавно передвигалась она между столиками, приветливо (не больше!) заговаривая с посетителями. Как тихо и строго давала указания вертлявым официанткам. Как женственно поправляла перед зеркалом безупречно «зализанные» в низкий пучок каштановые волосы с живой розой в них. Как резко могла оборвать нагловатого ухажёра! Но поклонников это не останавливало, – слишком уж маняще (хоть и редко) обнажала она в улыбке крупные, ровные, как зёрна, зубы. Слишком ярко и внимательно светились её зелёные с поволокой глаза. Слишком женственным был изгиб её длинной шеи над безупречно ровной по-испански спиной…

Благодаря ремонту, его корабль целых три месяца простоял тогда в том городке. И он смог-таки добиться её взаимности – она оценила его настойчивость и собачью преданность.

Никогда не забыть ему сумасшедших с ней ночей, слившихся в памяти в один миг короткого, быстротечного счастья.

А потом было прощание. Болезненное, как рана, страшное, как смерть. Как молил он её бросить всё и отправиться с ним на остров! Ведь он тогда уже не был бедным. А их разница в возрасте никогда его не смущала, – он был колдуном и не боялся времени, тем более что умел им управлять. (Да-да, ему уже тогда были известны тайны хронального двигателя – этакого луча, проводника сквозь временные пласты). Да и что такое время! Обманная субстанция, придуманная обычными людишками для того, чтоб им не заблудиться в пространстве! Минута или день, миг или год – всего лишь угол поворота Земли относительно Солнца. Обыкновенная цикличность: за днём – ночь, за ночью – день, за осенью зима. Просто – чтоб не запутаться. Выдумали и сами же подчинились. Оттого и стареют. Потом умирают. Согласно якобы наступившему возрасту.

Забыв про гордость, на коленях молил он её уехать с ним.

Но она не согласилась. Не помогли ни заговоры, ни привороты.

И не пришла она в порт, чтобы с ним проститься.

И тогда проклял он её самым страшным проклятьем: чтоб не взвидеть ей ни света, ни людей! Чтоб никого она больше не полюбила, и чтоб никто не смог прикоснуться к ней, даже к подолу её платья!

И когда через полгода пришло ему известье через океан, что скоропостижно умерла она вдруг после тяжкой, быстрой болезни, он не удивился.

Выйдя от колдуна, Мариетта ещё долго не могла прийти в себя. Шла по белёсому песку пляжа, как завороженная. Океан заговаривал с ней шёпотом, успокаивающе журча. Заигрывал бирюзово-малиновыми переливами волн, отражая тропический закат. Зазывал криками своих птиц.

Но ей было не до него. В ушах всё ещё звучал страшный голос Анатоля, его предостережения: «Хорошо подумай, прежде чем заказывать смерть соперницы. Обратной дороги не будет. Расплатишься сполна».

Ещё несколько дней то и дело думала она над его словами.

Но когда однажды вечером пришла на берег, где островитяне по обыкновению собирались на танцы, она утвердилась в своём решении.

Там, где заканчивалась пальмовая роща, и начинался пляж, была вырублена уютная поляна для проведения сельских праздников. На небольшом возвышении разместился оркестр: две гитары, труба, барабаны и скрипка. Внизу – столики, с краю – буфет. Нарядные женщины в ярких платьях, с повязанными туго на головах платками – бантом на лоб, с крупными серьгами в ушах, в тяжёлых бусах приплясывали босиком (что при таких нарядах выглядело особенно живописно).

– Кванта ромеро, – сентиментально, полифонией затянули звонкими голосами музыканты.

Не спеша, надменно, подбородком вперёд держа красивую голову, приближалась Мариетта к танцующим. Покачивала большими ягодицами в такт музыке. Шуршала коричневыми пальцами в кулёчке с орехами. Вдруг остолбенела – увидела соперницу.

Люси что-то весело рассказывала в кругу собравшихся женщин. Гордая своим животом, по-утиному раскачиваясь и косолапя ноги, совсем как баба, не смотря, что ей семнадцать.

– П… а, – грязно выругавшись, Мариетта, уже не владея собой, кинулась на соперницу.

Кто-то взвизгнул, музыка оборвалась, мужчины стали настороженно оборачиваться, некоторые ринулись разнимать.

Неизвестно кто подсунул ей нож. Остервенелая Мариетта уже занесла с ним руку в роковом замахе, когда, задрожав от боли в кисти, вдруг выпустила его и невидящими ещё глазами обернулась к тому, кто её остановил.

Красный от напряжения и стыда Энрике крепко сжимал ей запястье.

– Ступай домой. Иди, я сказал, – не дав ей опомниться, грубо вытолкал из толпы.

Шатаясь, как пьяная, она пошла.

– Убить. Убить. Убить тварь, – шла и всё время повторяла про себя…

– Счастья нет нигде. На этом свете – точно. Все наши достижения, которые мы воспринимаем с таким трепетом и гордостью сегодня, завтра кажутся ничтожными. И нет уже ни удовольствия от достигнутого, ни волнения от предвкушения новых побед. И послезавтра всё то же, и опять, и опять… И начинаешь понимать со временем, что пребывание твоё на Земле – не более чем кем-то заданный урок, который, хоть умри, а выполнить надо. А не выполнишь – тебе же хуже. И цель твоего присутствия здесь – лишь скучный курс саморазвития и дисциплины в итоге. И удовольствия быстротечны, и счастье – химерно, и всё преходяще. И ничто не вечно. Ничто. Это пусть поэты врут, что любовь и красота – вечны. На то они и поэты – они ведь, как дети. А трезвый ум усвоил урок и понял закон: всё проходит. И ни за что в этом мире цепляться не стоит, – так думал Анатоль, уставившись в океан.