Анатолий Шерстобитов - Бурситет. Приключения удалых пэтэушников, а также их наставников, кого бы учить да учить, но некому Страница 2

– А-аатставить! Голову направо! грудь четвертого… Р-рравняйсь!

– Да будет вам, – поморщился правофланговый детина, – нашли салажат.

– Покойный майор Майский, в основном, налегал с нами на стрельбу, автоматик там пару раз разобрать, один собрать, – поддержал Головин.

– Насколько мне известно младший лейтенант Майский здравствует.

– Маймай нас предал, теперь для нас он покойник.

– Разговорчики в строю! Несолидно так говорить о человеке, который годится вам в дедушки.

– Да он еще на первом курсе плешь прогрыз с этой строевой!

– Пошли в тир.

– Мы через месяц, вообще, уходим на последнюю практику.

– Ноженьки болять стоять так подолгу…

С трудом маскируя расстерянность, вымученно и многозначительно поулыбываясь, Виктор продолжил расхаживания перед строем. От бессилия хоть как-то перехватить инициативу мутило голову.

– Договоримся так, – поднял он руку, требуя тишины, – не будет порядка, будем делать попытки его восстановить, даже ценой всего урока…

В этом месте его воспитательной речи Головин звучно, во всю пасть позевнул и пошел прочь.

– Я к Никотин Папиросычу подойду на переменке, – обернулся он на ходу, – сам, не ищите.

Да ведь это он о директоре так, сообразил Виктор и как можно доверительно обратился к оставшимся:

– Вы Саше-то ноне случаем мухоморов в рассольник не крошили?

– Может хватит все-таки в столбушки играться? – вновь угрюмо осведомился детина.

Метр девяносто с гаком, мысленно прикинул Виктор, вздохнул и сделал отмашку:

– Первая шеренга, справа по одному, захо-оди!

В дверях моментально образовалась давка, закряхтела, засопела, запричитала голосами слабых.

После уроков, а их было шесть, Истомин заперся в оружейке, ошеломленно тыкался в ее тесноте, пытаясь прийти в себя. «Мама, куда я попал, – бормотал он помешанно, – сроду так не уставал, аж коленки дребезжат, а башка-то как раскалывается. Так меня надолго не хватит. Ну и публика! Надо к ним как-то приспосабливаться».

Немного успокоился и остановился перед мутным, затянутым решеткой и паутиной окном. Вяло поводя взглядом, стал разглядывать с высоты второго этажа окрестности. Ограничивая видимость, моросил дождик. До горизонта простирались поля, размеченные строчками лесопосадок. Чернота зяби, бледная зелень озимки, блеклая желтизна нераспаханных клочков. Убогая картинка, ссылка да и только. Сыскал местечко, стиснул он зубы, махнул шило на мыло.

– Ии-ии-ихха! Иии-ии-иихха!.. – донесся с улицы леденящий душу вопль. Мальчишеская орда, что пряталась до этого от дождя под навесом клуба, выплеснулась навстречу подходящему автобусу. Тот постанывал стареньким кузовом, в осанке же его сквозила усталость и обреченность.

Едва распахнулась передняя дверь, как сразу начался штурм. Часть прибывших пассажиров, менее расторопных, слабых, упрессовалась назад в салон. Старушки молили бога о поддержке, дети плакали, водитель, дирижируя монтировкой, напоминал ученикам о правилах посадки. Автобус скрипуче кряхтел, качался на враз ослабевших мышцах рессор.

Благоразумно стоя в отдалении, дежурный мастер фиксировал в блокноте фамилии наиболее активных. Занятие больше символическое, чем воспитательное, дела не меняющее. Наконец водитель заметил, что створки задней двери давно разодраны без пневматики. Открытие его огорчило настолько, что, не закончив посадки, рискуя подавить штурмовиков, он резко тронул машину, круто развернулся и отбыл досрочно, с некоторым недогрузом. Оставшиеся возопили обиженно, швырялись вслед комьями грязи. Их тоже можно было понять – мало удовольствия шлепать по такой погоде четыре километра до трассы, да там еще торчать неизвестно сколько в ожидании, пока кто-то сердобольный подберет до города.

– Тяжело, сынок, поперву, – понятливо покивала бабуся, когда Виктор выходил из училища. Не заметить его подавленность было бы трудно. Он усмехнулся, можно бы, мол, и похуже, да некуда. Еще тогда, в первый раз, он отметил ее сходство с клушкой, то ли ее основательной, по-домашнему уютной посадкой, то ли раскинутой длинной юбкой, смахивающей на опущенные крылья. Каково же было его удивление, когда он узнал, прозвище ее именно «Клуша», «Клуня Хохлатовна», по-настоящему же – Лукерья Игнатовна. Она и вахтер, и гардеробщик-сторож, и звонарь. Сидеть, не вставая, она могла днями напролет, что-то с ногами приключилось по старости. Только и добиралась от комнатушки в общежитии, где проживала, до стула в вестибюле, да и то со многими привалами.

– Ничего, – заключила она и улыбнулась одобряюще, – стерпится-слюбится, помянешь мои слова, за благое дело берешься, душевное, богом привечен будешь.

Виктор удрученно крутил головой на ее слова, ой, не знаю, мол, ой, не знаю. И подумал еще, не сорваться как бы в горячке, а то ведь так и зудится кое-какому наглецу, типа Головина, в рожу заехать. И такое опасение было небеспочвенным, оказалось вещим.

Тот день ему вообще показался тогда бесконечным. После четвертого урока, помнится, даже мелькнула предательская мысль, соврать, сказаться больным и отпроситься. Измочалился дальше некуда, ничего не мог поделать со второкурсниками, не давал спуску, не уступал им, а они ему, так и оборачивался каждый урок нервотрепкой.

На пятый урок пришли первогодки-трактористы. Большая группа, еще не разбалованная, полным составом – тридцать три человека. Минут пять только рассаживались.

– Потише, ребята, потише! – то и дело покрикивал Виктор. – Мне же трудно рассказывать.

Но окрики помогали мало, и он стал прохаживаться по кабинету, многозначительно пощелкивая о ладонь шомполом, он же указка, вытащенным из учебного карабина.

Многие мальчишки успокоились, умолкли, взялись за ручки. Но далеко не все. И ведь тема-то интересная – «Современный бой», он столько фактического материала собрал, а вот поди ж ты вниманием ни в какую не овладеть. И что им, болванам, только интересно? Сидели они, конечно, значительно спокойнее предшественников, но у Виктора почему-то все больше и больше вскипало раздражение, от замечания к замечанию больше. Успокоит один очажок шума и возни, вспыхнет другой и так по замкнутому кругу, до бесконечности, пытка, а не урок.

Все! как-то отстраненно подумал он, сейчас что-то случится, терпение вот-вот лопнет, сорвусь. Начал что-то говорить о достоинствах противотанковых управляемых снарядов, а сам уже зафиксировал парочку, что устроила перестрелку жеваной бумагой из трубочек.

– На перемене возьмешь веник, и чтобы ни одной бумажки в кабинете не было, – положил он руку на плечо пареньку со смешливыми кошачьими глазами. – С помощью друга, разумеется, тоже дуэлянта, во-он того кудрявого блондинчика.

– Здра-асте, а дежурные на что? – весьма искренне удивился стрелок.

– Как твоя фамилия, отрок? – совсем тихо и совсем ласково спросил Виктор и заиграл желваками.

– Ну, Минаев.

– Так ты слышал, Нуминаев, что я сказал? – шомпол стал чаще чем раньше постукивать о ладонь. – Дай-ка сюда трубку.

– Какую еще трубку? это же ручка, писать-то мне чем?

– Так ты понял насчет уборки?

– Мы что, одни плевали?

– Так ты понял или нет?!

– Да понял, понял, будет сделано… разбег и падение.

Едва же Истомин повернулся к нему спиной, как раздался общий смех. Резко обернулся, Минаев сидел потупясь, совсем фальшиво изображая равнодушие ко всем окружающим. Виктор снова отвернулся, снова смех. Прошел в конец кабинета. Тишина. Но не та тишина, что объясняется повышенным вниманием к уроку и которой он так безуспешно добивается, а тишина настороженная и напряженная. По лицам учеников это легко читалось, все они еле сдерживали улыбки.

Вот уж чего все они всегда ждали с искренним интересом так это развлечения, хохмочки, розыгрыша. И вот сейчас он, военрук, усилиями этого сопатого, им чем-то смешон, главный герой спектакля, всегда желанного и всегда с гарантированным успехом. Минаев как-то удачно сумел подать его так, что не осталось ни единого равнодушного.

Все, с какой-то даже веселой обреченностью отметил Виктор собственное состояние, завелся, начинаю идти вразнос, убежать бы надо, отступить, сорвусь ведь. В глазах потемнело, угарная волна бешенства вступила в голову, распространяясь откуда-то с области солнечного сплетения. И он не убежал, не отступил, принял навязанную дешевенькую игру.

Внешне спокойно и расслабленно, а внутри все поджалось во взрывной точечный сгусток, с рассеянным, казалось бы, даже сонным взглядом, а боковое зрение фиксировало все, даже полет одинокой, оклемавшейся в тепле мухи, он тихо шел вдоль столов. Стекла стендов на стене против окон отображали кабинет, силуэты мальчишек, их головы и плечи. Виктор поровнялся с Минаевым, шаг, еще шаг, еще, сам же, не поворачивая головы, доотказа скосил глаза на стекла. Еще шаг. Вот оно! Минаев привстал и отмерил ему вслед полруки. Дружный смех. Виктор медленно, очень медленно повернулся и криво улыбнулся. В глазах потемнело настолько, что все окружающее померкло, стушевались все детали, выделилось только светлое пятно ухмыляющегося лица.