Ася Михеева - Родители королей Страница 2

Я пожимаю плечами.

– А что происходит в твоей голове, я не понимаю. И, как я вижу, ты мне тоже не объяснишь.

Молча киваю.

Я ношу ее на руках и утешаю, когда ей снятся кошмары, я встречаю ее у метро после работы. Она начала заговаривать о ребенке. Иногда – отстраненно – я понимаю, что стоит мне задуматься о том, что же ожидает меня, ту, кем я себя всегда считала – и я закричу. Но все это – где-то далеко, за стеной дождя, за стеклянной призмой, а берсерк все летит в прыжке и верный топор рассекает воздух навстречу перекошенным в ужасе вражеским лицам. …И будь, что будет.

Мы отдыхаем в моей компании – свою она забросила с тех пор, как одна из ее подруг попыталась меня склеить. Я, натурально, засмеялась прямо той мадаме в лицо, но Мирей перепугалась всерьез и больше в те края ни ногой. У нас же все проще – и как-то подинамичнее, то одна новая физиономия, то другая, кто понравится, те задерживаются, и наших становится больше. По пятницам в пабе сдвигают три стола вместе и не сажают туда посторонних.

Герхардта привел, кажется, Джонсон, но я уже не помню. Забавный мрачноватый парень, серьезно относящийся к проигрышам в русский бильярд, особенно когда его «делает» женщина. На Хэма и Гершеле он не напрягался, а меня несколько раз звал на «еще раз» в надежде отыграться. Мирей уехала на три недели к матери (и, как я подозреваю, пройти профилактику в родном Центре планирования семьи), и мне составляло труда удерживаться в роли. Герхардт, по счастью, был для меня неинтересен – ну что за ребячество, всерьез дуться из-за пятничного проигрыша? – а друзья уже записали меня в «правильные мужики» и не беспокоили.

А потом вернулась посвежевшая на провинциальных харчах, розовая и веселая Мирей. Герхардт в ближайшую пятницу крепко озадачился, едва не сломав об нас глаза. Похоже, кто-то из ребят ввел его в курс ситуации, чем нагрузил еще больше. Было, конечно, ощущение, что Герхардт что-то задумал. Но – честно сказать – все его задумки беспокоили меня не больше политических дрязг в телевизоре, что висит в пабе под самым потолком. Пошумят-пошумят, а потом опять футбол. Поэтому в следующую пятницу, когда Герхардт позвонил Хэму и спросил, можно ли придти с шефом, я ничуть не подумала, зачем бы ему это понадобилось.

Герхардтовский шеф ухмылялся, глядя на меня сверху, и раскачивался на носках, повторяя мое имя.

– Значит, вот так? Спасибо, Герти, я БУДУ сюда захаживать, конечно, с вашего позволения, джентльмены…

Герхардт слегка нахмурился в ответ на такое обращение, но не скуксился – и вообще вел себя непривычно спокойно, неторопливо выпивал, отказался играть с Джонсоном – «ты что, не знаешь, что в бильярде я полный дятел?»

От присутствия шефа (как его зовут, конечно, всем сказали – только я умудрилась не услышать – а переспрашивать было почему-то неловко) я переставала понимать, что в пабе происходит. В накуренной шумной комнате был он, его движения, его голос, отзывавшийся у меня в груди холодным эхом, алкоголь у меня в крови – на удивление быстрый и настойчивый – кажется, надо попросить кофе. И, кстати, Мирей должна уже почувствовать неладное и испугаться. Как это я потеряла ее из виду?

К счастью, она отошла, танцует. Герхардт? Хы, молодчина. Я-то с Мирей не танцую – нечего демонстрации разводить, а с парнем она пойдет не со всяким.

Следующую неделю Мирей была тиха и предупредительна так, что я начала беспокоиться. Что-то не так со здоровьем? Что-то задумала?… А в пятницу вечером, после упоительного турнира, на котором я дважды сделала Джонсона, Гершеле управился против меня всего один раз, а Герхардтовский шеф не выколотил из меня ничего, кроме ничьей – прямо перед закрытием я увидела как Мирей плачет в плечо Герхардта, а он смотрит на меня холодным взглядом победителя.

Она подбежала ко мне и запнулась на последнем шаге. Испуг, беспомощность, стыд – голубые заплаканные глаза.

– Прости меня… Прости.

Берсерк внутри меня расхохотался и со звоном сломал оружие того, кто бежал по скользкой палубе ему навстречу.

– Ласточка моя, ведь это не ерундовое увлечение? Я верю. Пусть будет так. Я справлюсь. Ты знаешь – я сильная. Лети.

Я взяла ее руку и поцеловала пальцы, затем подняла и выпустила. Не смотреть на Герхардта. Пусть он видит влагу на моих глазах, но пусть не догадывается, что это слезы облегчения. Мирей будет его трофеем – и тем бережнее он будет с ней обращаться. Я развернулась и выскочила на улицу. Валил снег, окутывая фонари пляшущими облачками. Лицо вскоре стало мокрым. Сигарета кончилась в три затяжки.

Значит, я все сделала правильно? Любимая женщина – востребованная женщина? Стрижи не взлетают с земли, их надо подбросить – лети, ласточка. Тебе тоже не нужно видеть моего облегчения.

На мои плечи легла теплая сухая ткань – и две ладони.

– Что, дело сделано? – шепот взъерошил мне волосы на затылке, – сосватала сестренку?… Может, теперь и о себе вспомнишь?

Руки скользнули по моим локтям, оставив куртку согревать меня – и исчезли.

– Да, запомни, – сказал он перед тем, как сесть в машину, – меня зовут Бран. Я хочу, чтобы ты это не забыла. Повтори.

– Бран, – шевельнула я губами.

– Вот так. Я думаю, ты меня найдешь.

Снег вился вокруг фонарей, а я стояла в куртке, рукава которой доходили мне до колен, и молчала. Берсерк опустил окровавленный топор и вытер лицо. Легко касаясь разрубленной ключицы, валькирия приподнялась на цыпочки и прижалась к его щеке.

2. Инерция

Женщина (нет, девушка. Совсем молоденькая девушка.) стоит на виадуке, крепко держась за перила обеими руками. Перила с виду стеклянные.

Виадук выныривает из путаницы домов, садов и улочек, возносится над городом и возвращается в улочки, сады и дома. Ничего такого, что требовало бы обхода поверху, девушка под виадуком не видит, хотя разглядывает город уже довольно долго. Наконец она выпрямляется. Тяжелая копна волос падает с плеча на спину, девушка слегка теряет равновесие и неловким жестом перекидывает длинные волосы вперед.

Город, если смотреть не прямо вниз, а оглядеться пошире – вовсе не город. Это мост, соединяющий мысы глубокой бухты, наполненной парусными кораблями. Огромный мост, по которому параллельно протянуты шесть – нет, семь! – улиц, и несчетное число переулков бежит от внутренней балюстрады к внешней.

Над городом-мостом пылает солнце, и океан отливает нежным, почти золотистым цветом. Бухту окружают лесистые холмы, обрывающиеся в воду коричневато-серыми скалами. Вода в бухте, там, где ее затеняют скалы и мост, темно-зеленая, как малахит. Мир вокруг – медленный, едва движущийся, однако становится быстрее и подробнее с каждым вздохом и с каждой мыслью. Девушке кажется, что она словно еще толком не проснулась.

Один из кораблей, стоявших в бухте, выбирает из воды поблескивающую якорную цепь, расправляет паруса, и начинает медленно двигаться. Девушка присматривается к кораблю. С высоты виадука он кажется игрушкой, но игрушкой тонкой и подробной – узкий изящный корпус, три мачты, лепестки парусов и паутина такелажа. Корабль скользит все быстрее. Девушка отводит взгляд и медленно, прихрамывая, идет вдоль перил к ближайшему спуску. Хотя, если присмотреться повнимательнее, до обоих спусков идти одинаково. Сама о том не зная, она стояла ровно посередине.

Едва глянув на лестницу, девушка цепляется обеими руками за перила и для надежности прижимается к ним боком. Полупрозрачные поблескивающие ступени, без единой площадки идущие вниз, и вниз, и вниз – в кроны деревьев и красные черепичные крыши – кажутся кошмарно скользкими.

Однако, с каждой ступенькой девушка смелеет. Подошвы словно прилипают к стекловидной поверхности; и захочешь, не поскользнешься. Девушка оглядывается. Корабль идет прямым курсом к мосту. Вскоре он исчезает под садами внутренней набережной.

Меньше чем через полчаса девушка ступает на брусчатку моста. Оглядевшись, она выбирает тот конец переулка, в котором виднелось открытое море, и направляется к набережной.

Там ветрено. Голос океана, едва слышный с виадука, становится громче. Девушка наклоняется над шершавой каменной оградой набережной и смотрит вниз.

Конец ознакомительного фрагмента.