Елена Ярилина - Светлый берег радости Страница 2

Тут до меня дошло, что я уже некоторое время слышу шаги и хлопанье дверей. Времени шесть часов, вряд ли это любители ранних подъемов, больше похоже на то, что вскоре будет какая-то станция. Женщина на нижней полке заворочалась и закряхтела, я мигом схватила полотенце, слетела вниз и, вдев ноги в тапки, ринулась в коридор. Возле туалета я оказалась как раз в тот момент, когда из него вышла пожилая женщина. Я тут же шмыгнула внутрь и закрыла за собой дверь. В маленьком помещении было не очень грязно, на краешке раковины притулился обмылок, имелось даже подобие туалетной бумаги — несколько маленьких сереньких листочков, нарезанных неизвестно из чего. Я осмелилась посмотреть на себя в зеркало, которое тоже имелось, правда небольшое и мутное. Ничего не произошло — гром не грянул, пол не разверзся, память не очнулась от летаргического сна. На меня смотрело довольно миловидное лицо: скулы чуть приподняты, небольшой прямой нос, рот ни мал, ни велик — в самый раз. Волосы довольно светлые, кажется не крашеные, светло-серые глаза смотрят печально — да и какое уж тут веселье. Я себе понравилась, нормальное лицо, ничего вызывающего. Пора было возвращаться в купе, посмотреть на своих попутчиков, послушать, о чем они говорят. Я решила действовать по обстановке и не привлекать к себе лишнего внимания. Открывая дверь купе, услышала, как проводница кричит кому-то в другом конце коридора: «Через сорок минут Москва!» Ну вот, одна задача разрешилась сама собой, хорошо бы и с другими так легко разделаться! Ободренная, я шагнула в купе. На верхней полке мужчина еще лежал, хотя и не спал, на нижней сидел второй, широко зевая, почесываясь и распространяя вокруг себя запах перегара и пота. Не только лицо, но и глаза у него были красные, он ни на кого не обращал внимания. Женщина, которая спала на нижней полке, уже собралась и втыкала последние шпильки в свой незамысловатый пучок, который хоть и не был маленьким, но казался куцым на ее крупной голове. Несмотря на некрасивость, на нее было приятно смотреть, я сразу почувствовала, что женщина добра и приветлива. Увидев меня, она забасила и заулыбалась:

— Ну что, малышка, как ты? Получше себя чувствуешь? Это надо же так крепко спать, ты ведь спала как убитая! Мужики было спиртное меж собой не поделили, так хай тут подняли, что цыкай на них, что не цыкай! А ты спишь будто ангелочек какой, и не сопишь нисколько, даже завидки взяли, я-то храплю, что твоя труба. — Женщина рассмеялась.

Я неуверенно улыбнулась в ответ, присаживаясь рядом с ней и думая, что бы такое сказать. Но попутчица, видимо, поговорить любила, да и отсутствием любопытства не страдала.

— Этот твой, лохматый, не знаю, кто он тебе, спать-то тебя уложил, позаботился, ничего не скажу. Я вот только не пойму, куда он вещи твои дел? Я как ставила свой чемодан и рюкзак, так сразу обратила внимание, что ничего нет. Или, может, ты на день аль на два в столицу-то махнула? Да и то, молодежь любит налегке, словно мотыльки, летать. — И она снова раскатисто рассмеялась.

Я поняла, что ни вещей, ни документов у меня нет, почувствовала, что бледнею, и сумела только пролепетать:

— Лохматый?

— Ну да, лохматый, это я его так определила, да ты не обижайся на меня, малышка, я ведь не со зла. Давненько я таких волосатиков не видала, парни-то сейчас все больше бритые наголо ходят, ишь моду взяли, да еще цепями обвешаются, ровно псы дворовые, идут и звенят. А твой-то нет, прическа длинная, волосищ много, да и усы, ну чисто ряженый! Я уж было решила, что поп, но ведь в этих штанах-то джинсовых попы не ходят, да и ты на попадью не смахиваешь. Тоже в штаны обряжена и без платка, только уж больно бледненькая, хвораешь, что ль? Твой-то сказал, что ты два дня не спала, выспаться тебе нужно, мол. Сунул мне билет твой и деньги за постель, чтобы у проводницы взяла, значит, ты-то сама как неживая, словно кукла заводная была. Так проводница мне постель для тебя и не дала, опосля сказала, ну твой ее как-то сговорил, влез и быстренько все застелил. А как ты легла, тут же и подался, торопыга. Кто он хоть тебе есть, торопыга этот, муж, что ль? Ишь ты, одну отпускает, не ревнует разве совсем? Мой-то первый хороший был человек, а без себя ни на шаг не отпускал, словно собаку какую на поводке держал. Второму-то водка глаза застила, на первом месте она у него была, да и то нет-нет, а взревнует, особо не пойдешь никуда. Это теперь я, как схоронила обоих, так и свободная стала, а раньше ни-ни, сестру навестить не моги, во как жила.

Тут в разговор влез мужчина с верхней полки. Он уже не лежал, а сидел на краешке, свесив вниз худые синюшные ноги и ничуть не смущаясь тем, что из одежды на нем были только трусы ярко-розовой немыслимой расцветки.

— Ишь, расхвасталась, двоих она схоронила. Да такая бегемотиха кого хошь со свету сживет, одной массой задавит. Совести нет ни грамма, мужики в землю сырую ушли, а она раскатывает себе для удовольствия, да еще и хвастается, стрелять таких надо. — Мужик говорил скрипучим, как несмазанная телега, голосом. Чувствовалось, что наболело у него давно, а словоохотливая тетка просто попала под руку.

Женщина, столь неожиданно обруганная, опешила на мгновение, но тут же опомнилась и рассвирепела.

— Это кого ты тут бегемотихой назвал, а?! Голяк неприкаянный! Да на тебя дунь — ты и рассыплешься, поскольку сгнил давно от самогонки да портвейну копеечного. А еще туда же, задираться. Доходяга непромытый! Да у меня мужики аж скрипели от чистоты, если хошь знать, чё один, чё другой, да и одеты были прилично, не чета тебе.

В этот момент дверь купе резко поехала в сторону, в проеме появилась ярко-блондинистая проводница с мелкой завивкой на голове и резко-выразительными от расплывшейся туши глазами. Она начала говорить какие-то ранее заготовленные слова, но тут же поперхнулась и после секундного замешательства выпалила:

— Что за скандал? Мужики, вы в своем уме?! Один в майке и трениках, другой вовсе в одних трусах. Постыдились бы! Вон женщины уже и одеты, и умыты, и причесаны. А ну, живо одеваться! Чай не в деревню, в Москву приехали.

Мужчины что-то смущенно забубнили, но проводница, рассеянно глянув в окно, охнула и выбежала в коридор. Я тоже посмотрела в окно: мы подъезжали, поезд замедлял ход. Все сразу засуетились. Я сидела безучастно, придвинувшись к окну, чтобы никому не мешать, держа на коленях свое скудное имущество, сумку и куртку. Я совершенно не знала, что мне делать и как быть. Пойти сначала в милицию или же сразу в психушку обращаться? Но чем мне поможет милиция? Ничем. Я ведь не маленький, потерявшийся ребенок, а взрослый человек, и, значит, должна сама решать свои проблемы. Ну а психушка — это на самый крайний случай, когда уж совсем ничего не останется: или петля, или дурдом. Впрочем, я не о том думаю. Сейчас поезд остановится, я выйду на перрон… и что? Куда я пойду? Может, попросить женщину приютить меня, она вроде бы добрая? Ну хоть на день-два, я успокоюсь, и память вернется. Эта неизвестная личность, «лохматый», сказал, что я два дня не спала, не от этого ли со мной такое приключилось? Я, правда, представить себе не могла, чтобы от недосыпа кто-то мог потерять память, но мало ли? Я понимала, что от полной безнадежности хватаюсь за эту мысль, как утопающий за соломинку, но если больше не за что было хвататься? Увидев в окно, как появился и медленно поплыл перрон, я отчаянным усилием превозмогла нерешительность и открыла рот, чтобы попросить о приюте, но тетка вдруг взвизгнула, радостно тыча пальцем в окно: