Памела Джонсон - Решающее лето Страница 2

Теперь, если она вспоминала прошлое, это был лишь тот период жизни, когда ей было уже за сорок и она с отцом и со мной уехала в Брюгге, чтобы укрыться от взоров людей и сберечь свою любовь. Она никогда не вспоминала то, что было потом — свою обеспеченную и скучную жизнь с сэром Даниэлем Арчером, второе вдовство и сильное, почти материнское чувство к молодому Джону Филду. Она знала, как мало времени у нее осталось, и хотела сохранить в памяти лишь самое дорогое и значительное.

— Экономней расходуй уголь, мама, — заметила Чармиан. — У нас осталось всего пятнадцать центнеров до конца сезона.

— И это говоришь ты? При твоих-то средствах! — презрительно воскликнула Хелена.

— Разве тебе не известно, что карточки и нормы существуют для всех?

— Карточки — это для таких, как я, но не для тех, кто может позволить себе лишние расходы.

— Я не пользуюсь услугами черного рынка, — с пафосом произнесла Чармиан. — Как ни странно, но я хорошо помню времена, когда мы нуждались. Мне противны обман и нечестные махинации.

— Ты такая же ханжа, как и Клод, — сказала Хелена. — Насколько я помню, когда ты стала достаточно взрослой, чтобы понимать, что такое бедность, мы были не так уж бедны. К тому времени Клод тоже стал зарабатывать и вносил свой пай. Раз в две недели у нас даже был жареный цыпленок на обед.

Чармиан ничего не ответила. Она так близко придвинулась к окну, что от ее дыхания на стекле появилось запотевшее круглое пятнышко.

— Ты же все равно ничего не увидишь, — раздраженно воскликнула Хелена, — перестань, пожалуйста, нагонять на всех тоску!

Встав, она одной рукой отстранила Чармиан от окна, а другой задернула штору. Я зажег свет.

— Ну вот, так будет лучше, — удовлетворенно сказала она, а затем изменившимся голосом испуганно спросила: — Что с тобой?

— Ничего, — ответила Чармиан и вышла из комнаты.

— Почему она расплакалась?

— Это все из-за цыпленка.

— Причем здесь цыпленок? Она действительно ничего не помнит.

— Да, но это было последней каплей. Пора бы уже знать, что сейчас при Чармиан не следует предаваться воспоминаниям. Она этого не выносит. Ей и без того тошно.

— Ох, до чего же она меня бесит! — воскликнула Хелена в порыве неподдельного гнева и жалости. — Если бы она захотела, она давно бросила бы это ничтожество!

— Чармиан боится, что, разлюбив, больше никогда не полюбит, а в любви она видит весь смысл жизни. Зачем огонь в очаге, если в кладовой пусто…

— Господи, какая ерунда! — возмутилась Хелена. — Ты говоришь сущую ерунду. Прекрати!

Она зашагала по комнате, потом вдруг остановилась и внимательно, с каким-то удивлением стала разглядывать фотографию покойной Сесиль Арчер, дочери сэра Даниэля. Хелена знала о моей любви к Сесиль. Затем она перевела взгляд на тщательно исполненный фотопортрет Эвана Шолто и вдруг повернула его лицом к стене.

— Я очень люблю свою дочь, — наконец сказала она, — и не могу примириться с тем, что ребенок еще больше свяжет ее с этим человеком. Да, — она подошла ко мне совсем близко, — я очень люблю свою дочь, почти так же, как своего противного чопорного пасынка.

Тон, которым это было сказано, был шутливо-насмешливым, и все же на какое-то мгновение у меня перехватило дыхание. Этими словами Хелена как бы подвела итог нашим долгим, как жизнь, отношениям, сделала признание, ставшее возможным только потому, что впереди у нее уже ничего не было. Она произнесла эти слова как бы в шутку, ибо никто из нас не решился бы сказать их друг другу всерьез.

Мы прошли вместе слишком долгий путь, прежде чем достигли того абсолютного взаимопонимания, которое установилось теперь между нами, и я не представлял себе, чтобы кто-то из нас решился на подобное признание. Когда я был мальчишкой, шумным, невоспитанным и надоедливым, как все подростки, я вечно мешал ей и отцу, и она ненавидела меня. Когда я стал юношей, она примирилась со мной и стала доверять мне. Когда я превратился во взрослого мужчину, она охотно принимала мое поклонение и, пожалуй, известную влюбленность — хотя это слово имеет слишком определенное значение — и платила мне тем же. «Ты просто неравнодушен к маме», — подтрунивала надо мной Чармиан. И это, пожалуй, было верно. Это слово так же подходит в данном случае, как и многие другие, возможно даже больше других, ибо в нем целая гамма чувств.

А теперь, в минуту отчаяния и тревоги, Хелена вдруг призналась мне, что, как бы ни любила она Чармиан, ее любовь ко мне значительней и глубже, а ведь я не был ей сыном, и в последние годы меня не раз мучила совесть, ибо я нередко роптал на судьбу, пославшую мне в виде испытания заботы о престарелой мачехе.

Мне надо было немедленно что-то ответить ей, и я нарочно придрался к словам «противный» и «чопорный» и попросил ее осторожней подбирать эпитеты. Она как-то странно посмотрела на меня, словно испугалась, что я ее неправильно понял. Но затем успокоилась и, отвернувшись, стала разглядывать книги на полках. Так она стояла у книжного шкафа (Как я был благодарен ей за это! Есть мгновения, которые не следует продлевать, ибо в эти мгновения мы касаемся сокровенного), пока в комнату с неестественно оживленным лицом и блестящими глазами не вернулась Чармиан. Она сообщила, что ждет к чаю свекровь.

Чармиан бросила взгляд на часы — было без двадцати пяти четыре.

— У вас достаточно времени, чтобы исчезнуть до ее прихода, — сказала она и широким жестом обвела комнату, словно в ней было полно гостей, а не всего лишь мы с Хеленой.

Со вздохом облегчения Хелена поднялась с кресла.

— Нет, подожди, — остановил я ее. — Чармиан, ты действительно хочешь, чтобы мы ушли? Если нужно, я могу остаться.

— А я не могу, — решительно возразила Хелена. — После того как старуха распустила обо мне эти гнусные сплетни, у меня нет ни малейшего желания с ней встречаться.

О Хелене трудно было сказать что-либо дурное, и тем не менее милейшая миссис Шолто со своим ядовито-вежливым язычком сумела бросить тень на ее отношения с молодым Джонни Филдом. Это было год назад. Если тогда это казалось абсурдом, то теперь коробило, как грязная и нелепая сплетня.

— Совсем не потому, что я боюсь этой встречи, — поспешила добавить Хелена. — Просто мне будет неприятно видеть ее смущение и стыд.

— Она никогда не смущается и никогда не испытывает стыда, — заметила Чармиан. — Она просто не способна на это. Для нее это противоестественно. Шел бы и ты домой, Клод. Ведь я знаю, ты ее терпеть не можешь.

— Ну, один раз я готов потерпеть. К тому же ты сама хочешь, чтобы я остался. Не так ли, Чармиан?