Елена Колина - Книжные дети. Все, что мы не хотели знать о сексе Страница 2

– У вас есть бар? – Девочка с зайчиком не знала, что такое «бар». Осторожно, словно ступив на тонкий лед, – ей говорили, что хвастаться нехорошо, сказала: – А я… я зато вчера каталась с папой на лыжах.

Вчера, в Комарово, она три часа каталась на лыжах, изнемогая от усталости, ложилась на снег, закрывала глаза и притворялась мертвой птичкой. Ее немолодой отец, прихрамывая, возвращался к ней, протягивал палку, она закрывала глаза и плакала, а отец говорил: «Я тебя не люблю за то, что ты плачешь», и тогда она хватала палку, вставала и, плача, тащилась за ним. «Это – для тебя, это правильное воспитание», – говорил отец, а она плакала еще горше и думала: «Я не хочу, чтобы меня воспитывали, хочу, чтобы меня любили».

– А у меня знаешь, сколько друзей?.. Меня все знают.

Отец девочки с белочкой дружил с неформальными художниками, их было в городе около пятидесяти, все друг друга знали, и каждый хотя бы раз в неделю заглядывал к нему.

Квартира на Некрасова была как будто яйцо в мешочек, в ней было две разных жизни – детская, с занятиями, с присмотром и воспитанием, и богемно-неформальная. В дальнюю комнату квартиры вход гостям был закрыт, там жила девочка с белочкой под присмотром бабушки. Девочка с белочкой все время из своей детской жизни высовывалась во взрослую – то мимо пробегала и словно невзначай заглядывала поболтать, то в ночной рубашке выходила, терла глазки, и все восхищались – какая трогательная!.. Квартира на Некрасова была центром неформальной художественной жизни Ленинграда, и девочка с белочкой была центром неформальной художественной жизни Ленинграда.

– Это твоего папу все знают, а не тебя. Моего папу тоже все знают, а меня никто, – возразила девочка с зайчиком.

Один папа знаменит на всю страну, другой папа знаменит среди неофициальных художников Ленинграда, один на черной «Волге», другому великий Энди Уорхол написал: «Посвящаю моему коллеге…», – и что бы им не поспорить, чей папа главнее?.. Девочки любили поспорить: у кого косички толще, у кого бант больше, кто кого сборет – кит или слон. Папа-писатель, представитель официальной культуры, и папа-художник, представитель неофициальной культуры, относились друг к другу иронически, и девочки, конечно, это чувствовали. Но они никогда не спорили, чей папа лучше, потому что папа – это не косички и не слон или кит, папа – это очень важно и можно поссориться, а девочки очень сильно любили друг друга.

После того как девочки нашли друг друга, они всегда были вдвоем.

Обе девочки были необыкновенные. У них все было другое, от трусиков (какие на них хорошенькие кружевные трусики, было видно, когда переодевались на физкультуру) до заколок. Колготки, яркие куртки, лакированные туфли. На всех девочках некрасиво морщились рейтузы, иногда они случайно надевали их «коленками назад» и становились похожи на уродливых кузнечиков, а девочка с зайчиком и девочка с белочкой носили не отвратительные рейтузы в катышках, а тонкие брючки-джерси. У одной все появлялось из глубин распределителей, как будто ниоткуда, а у другой все имело конкретный адрес – эту кофточку привезли из Парижа, а эту из Лондона.

Девочка с зайчиком была слишком красивая, слишком особенная, даже октябрятская звездочка у нее была другая, у всех простая, железная, а у нее рубиновая, они не продавались в киосках Союзпечати. У нее даже имя было необыкновенное – Зина, когда все были Лены, Иры, Марины, но даже немодное простонародное имя приобретало новые изящные свойства, и никому не приходило в голову подразнить ее: «Резиновую Зину купили в магазине». Она вся была – слишком, поэтому девочки в классе не решались хотеть с ней дружить. Она тоже не хотела с ними дружить, она всегда хотела получать самое лучшее, а самое лучшее в этом классе и даже самое лучшее в мире была девочка с белочкой.

Девочка с белочкой была нежная интриганка. В классе все боролись за право сделать для нее что-нибудь, и она приближала к себе и, рассмотрев, быстро отдаляла – спасибо, не надо, это не то. Всех перебрала, со всеми передружила, всех перессорила, весь класс из-за нее не разговаривал. Приблизить, рассмотреть и выбрать лучшее, чем было до того, – это умение предавать дружбу делало ее совсем уж невыносимо привлекательной, так что приближенный-отставленный оставался не оскорбленным, а счастливым, как будто на него мгновение посветила звезда.

Жизненные картинки девочек при всей внутренней разности были похожи – чтение-любовь-рисование-любовь-музыка-любовь, «состояние благодати, в котором эстетика и этика сливаются воедино»[[1] ]. Они прилипли друг к другу первого сентября, и к Новому году у них уже все было одинаковое: нытье перед выходными «можно она с нами…», дневники, испещренные замечаниями «Болтала на уроке!», привычка сновать из подъезда в подъезд с книжками, запыхавшееся «меня отпустили на десять минут», тягучее «ну побудь у меня еще немного, ну пожа-алуйста…» и украдкой прихваченное счастье – «ладно, еще пять минут». Была одна на двоих няня, нанятая отцом-писателем для сопровождения дочери в школу в соседний двор, один на двоих Дед Мороз – Дедом Морозом был отец-художник, одна на двоих учительница английского.

Девочки все время разговаривали, а если не разрешали разговаривать, то могли обойтись и без слов – смотрели друг на друга прилепленным взглядом, одна улыбнется и тут же другая. Всем казалось, что девочка с зайчиком руководит девочкой с белочкой, как серый кардинал, что девочка с белочкой плохо влияет на девочку с зайчиком… но их отношения были слишком тонкая материя, чтобы кто-то со стороны мог их оценить – они просто были как один человек.

– Все спрашивают «кем ты будешь?». Ну, я, конечно, буду писателем, как папа. Писатель – это владетель мира и двигатель всех судеб, – сказала девочка с зайчиком.

– Управлять миром – это слишком много для одного маленького ребенка, – сказала девочка с белочкой. – Давай я лучше расскажу тебе анекдот про булочку. Один человек пришел к врачу и говорит: «У меня глисты». А врач ему говорит: «На ночь пейте молоко и ешьте булочку». А он забыл молоко и только съел булочку. А утром вылезает глист и спрашивает: «А где булочка?»

– Откуда вылезает? – удивилась девочка с зайчиком.

– Ну, ты и наивная, ужас прямо, – сказала девочка с белочкой и зашептала на ушко девочке с зайчиком, зашептала-зашептала…

Ленинград, улица Маяковского, английская школа № 207, 8 класс, урок литературы,

тема урока: «Рассказы Чехова», 1979 год

– Кто расскажет про социальную никчемность Душечки? – спросила учительница и поощрительно-насмешливо взглянула на девочек на третьей парте у окна: – Ну, давай ты, Зина… или ты, Ася… вы же у нас «книжные девочки». Они были «книжные девочки», вечно сновали из подъезда в подъезд с книжками в руках – «я уже прочитала, на тебе». Но «книжная девочка» – это не книжный мальчик, нежный толстый очкарик с глазами больше, чем очки, живущий в нереальном мире, до обеда он Д’Артаньян, после обеда Монтигомо Ястребиный Коготь, а завтра пятнадцатилетний капитан, Дюруа, князь Андрей и даже госпожа Бовари. «Книжная девочка» – это совершенно иной психотип. Для нее только она сама реальна, а все остальные – персонажи. Книжная девочка читает-читает-читает, но живет в реальном мире – шалит, влюбляется, играет во взрослые игры, идет на рискованные эротические эксперименты. Книжной девочке все это гораздо легче, чем просто девочке. Она использует чужой опыт, она уже знает то, что обычная девочка узнает гораздо позже или не узнает никогда.