Бенедиту Барбоза - Роковое наследство Страница 2

— Я же не запрещаю ему брать у меня воду, — резонно замечал Медзенга. — А земли моей он не получит ни за какие деньги!

Тогда Бердинацци, разочаровавшийся в открытых методах борьбы, стал действовать тихой сапой: каждую ночь передвигал ограду на небольшое расстояние, чтобы сосед не заметил, как уменьшается его земельный надел. В конечном счете Медзенга подловил его за этим грязным делом и попросту избил.

— Я подам на него в суд! — кричал Бердинацци в таверне, демонстрируя свои синяки.

Но, кроме насмешек, в ответ он ничего не получил: всем в округе надоела нескончаемая вражда двух упрямцев.

А сами они уже так втянулись в противостояние, что без него жизнь бы показалась им скучной и пресной.

По примеру родителей стали враждовать между собой и дети. Особенно в этом усердствовали младшие сыновья Бердинацци — Жеремиас и Джакомо. Вдвоем они частенько нападали на Энрико, не жалея для него тумаков, за что им всегда попадало от старшего брата, Бруну, спокойного мечтательного мальчика, вообще не любившего драчунов.

Энрико Медзенга тоже не слишком любил драться, хотя при случае и мог постоять за себя. Жеремиаса и Джакомо он считал своими врагами, к Бруну же относился с глубоко скрываемой симпатией.

Дочь Бердинацци, Джованна, в мальчишеских драках не участвовала, и братья однажды немало удивились, когда она вдруг приняла сторону Энрико Медзенги.

— Это подло! Подло! Двое на одного!.. — кричала Джованна, обеими руками вцепившись в волосы Жеремиаса и пытаясь таким образом остановить своих братьев-драчунов.

Те завопили как оглашенные, а Энрико впервые взглянул на юную соседку с изумлением и восхищением.

С той поры у них и начался тайный, во многом еще детский роман. Не сговариваясь, они постоянно оказывались в одних и тех же местах, где не было никого, кроме них, и делились своими представлениями о будущей жизни. Фантазия их не простиралась дальше кофейных плантаций, но обоим виделся некий тихий рай без вражды и свар.

Тайные встречи закономерно привели Джованну и Энрико к первому поцелую, а затем и к жарким клятвам в вечной любви.

Романтическое чувство, вспыхнувшее между представителями враждующих сторон, не долго оставалось секретом для окружающих. Медзенга же и Бердинацци, узнав об этом, пришли в ярость и ужесточили контроль за детьми.

Жеремиас и Джакомо теперь не спускали глаз с сестры и открыто угрожали Энрико, Бруну занимал нейтральную позицию, а Мариета Бердинацци — мать Джованны — втайне сочувствовала дочери, которая призналась ей, что любит Энрико Медзенгу.

Несмотря на все запреты, влюбленные продолжали встречаться, и Бердинацци решил положить этому конец, отправив дочь на учебу в Сан-Паулу.

— Там она увидит других парней и поймет, что свет не сошелся клином на этом Медзенге, — рассуждал наивный отец.

Джованна же поспешила с печальным известием к Энрико и в отчаянии попросила его:

— Придумай что-нибудь! Я не вынесу разлуки!

— Я тоже, — сказал он и предложил выход, казавшийся ему в той ситуации единственным: — Мы убежим с тобой туда, где нас не найдут, и обвенчаемся без благословения родителей.

Джованну это испугало. Она не могла жить без Энрико и в то же время не хотела навсегда порывать с семьей.

— Но надо же что-то делать! — волновался Энрико. Если ты уедешь в Сан-Паулу, я могу вообще потерять тебя.

— На что ты намекаешь? — обиделась Джованна. — Дни и ночи я буду думать только о тебе! Даже представить страшно, как это можно вытерпеть.

— Да, сейчас тебе страшно, а потом ты привыкнешь, рассуждал Энрико, и в нем все сильнее вскипала ревность. — Познакомишься с каким-нибудь красавцем… Нет, нельзя быть уверенным, что ты вернешься ко мне…

— Можно! Можно быть уверенным! — воскликнула Джованна, срывая с себя одежду.

Энрико оторопело смотрел на нее, не в силах пошевелиться и вымолвить хоть слово. А она тем временем — абсолютно нагая — упала в траву и решительно произнесла:

— Возьми меня навсегда!

От этих слов у Энрико закружилась голова, и он медленно, как завороженный, склонился над своей возлюбленной, не смея до нее дотронуться.

Тогда Джованна сама обхватила его шею руками, и лишь после этого их уста соприкоснулись.

Минуту спустя, когда поцелуи стали более жаркими и жадными, Энрико вдруг отстранился от Джованны и, с трудом переведя дыхание, твердо произнес: «Нет!»

Джованна, обескураженная, оскорбленная, не сразу нашла в себе силы спросить:

— Ты… меня не хочешь?

— Хочу. Но не так, не здесь, — ответил Энрико.

Она, сгорая от стыда, стала поспешно одеваться, но запуталась в рукавах.

— Ты боишься отца? — бросила она ему в сердцах. — Моего или своего?

— Я люблю тебя. И никого не боюсь, — пояснил он, но Джованна, злясь не столько на него, сколько на себя, истерично закричала:

— Уходи! Не желаю тебя видеть!

— Да пойми ты: я не могу принять от тебя эту жертву. Не хочу портить наше будущее, — принялся вразумлять ее Энрико. — Я очень люблю тебя. И если ты, не дай Бог, изменишь мне в Сан-Паулу, я убью и тебя, и себя!

Их возбужденные голоса донеслись до слуха братьев Бердинацци, находившихся неподалеку на той же кофейной плантации.

— Там Джованна с Медзенгой! — догадался Жеремиас, и все трое стремглав бросились туда, откуда слышались голоса.

— Беги! — шепнула Джованна возлюбленному. Сама же предстала перед братьями в полузастегнутой кофточке.

— Шлюха! — бросил ей в лицо Жеремиас. — Ты была с Медзенгой?

Джованна одарила его таким гневным взглядом, что сразу стало ясно: она будет молчать даже под пыткой. Поэтому, не теряя времени, Жеремиас и Джакомо помчались вдогонку за ненавистным соблазнителем их сестры.

Бруну же остался на месте, и Джованна припала к его груди, не в силах больше сдерживать слез:

— Да, это был Энрико. Я люблю его!

— Не рассказывай об этом никому, — посоветовал ей Бруну.

Не догнав Энрико, Жеремиас и Джакомо доложили отцу, что их сестра спит с кровным врагом Медзенгой.

— Я его оскоплю! — вскипел Бердинацци.

— Это неправда! Неправда! — закричала испуганная Джованна.

Больше ничего в тот вечер отец не смог от нее добиться. Но решил завтра же отправить ее в Сан-Паулу — от греха подальше.

Джованна долго рыдала на кухне, а когда мать попыталась ее успокоить, вдруг выпалила:

— Вы не знаете Энрико. Он — благороднейший человек на свете! Я сама хотела ему отдаться, но он меня остановил!

— Молчи, молчи, — зажала ей рот Мариета, боясь, как бы муж не услышал эти откровения дочери.