Елена Богатырева - Испытание Страница 2

Вернувшаяся мать всплеснула руками: «Извините нас, три ночи не спим с этим ухом…» Она попыталась взять сына на руки, но тот поднял такой крик, что она невольно отступила.

В электричку на Ленинград сели вместе: Данила нес ребенка, женщина – сумки. Не веря своему счастью, она качала головой, глядя на успокоившегося малыша, мирно посапывающего на плече Данилы, а потом и ее сморил сон.

Данила больше не чувствовал боли. Иголочки по-прежнему танцевали под кожей, в том месте, где голова ребенка касалась его плеча, но теперь они походили на прикосновение ласковых солнечных лучей. Головокружение прошло, боль в сердце отступила. Данила чувствовал себя абсолютно здоровым. Он ехал, погруженный в свои мысли, едва начиная понимать, что с ним происходит…

С тех пор много воды утекло. Но все повторялось. Он возвращался к Марте исполненный сил. С утроенной энергией занимался с детьми и чувствовал себя самым счастливым человеком на свете. А через полгода снова садился в поезд и ехал в неизвестном направлении. Брал билет наугад, но каждый раз неизменно попадал туда, где ждали его помощи или участия.

Разные случались истории. Однажды в ожидании поезда он решил перекусить на площади Восстания в маленькой закусочной. Тут же к нему подсел коренастый старичок. Сосед по столику слепо тыкал вилкой в салат и почти ничего не ел. Взгляд его бессмысленно блуждал по залу.

Данила почувствовал знакомое покалывание иголочек в правой ладони и спросил:

– Что, отец, неприятности?

– Нет, – ответил старик. – Кончились все мои неприятности. Все.

– Как это?

– Говорят, умираю. Рак у меня. В больницу не кладут, поздно. Вот и гуляю по городу напоследок…

– А сами-то откуда?

Данила сразу уловил акцент и мог бы поклясться, что так говорят только выходцы из Архангельской области.

– С Плесецка я. Знаешь, где ракеты запускают. А в Ленинграде дети у меня, считай, лет пятнадцать уж тут живу… Привык.

Данила прикрыл на мгновение глаза и увидел старика в окружении ровесников и с гармонью в руках. Он поймал взгляд старика, положил руку на его раскрытую ладонь и тихо сказал:

– Поезжайте домой.

Старик несколько мгновений растерянно хлопал ресницами, а потом забубнил:

– А ведь и правда. Помирать лучше на родине.

Там у нас и кладбище получше. И родители мои лежат неподалеку. Чем тут-то, лучше уж я дома…

Старик разговаривал сам с собой и часто кивал головой. Данилы давно за столиком не было.

Он шел по платформе и сам себе не мог объяснить что же сейчас случилось. Но это была его пятая поездка, и за последние годы он привык доверять внутреннему чувству, диктующему что и как сделать или сказать.

Через два года в той же закусочной на площади он снова повстречал старика. Тот ждал его.

Как только Данила вошел, старик бросился ему навстречу. Под руки повел к своему столику, усадил, придвинул к нему свои пирожки и от избытка чувств долго не мог произнести ни слова.

Только руками размахивал, как в немом кино, борясь со слезами.

Наконец, выпалил:

– Живой я, сынок, вишь… – И заплакал весело. А потом, успокоившись или наплакавшись, рассказывал:

– Каждый год приезжаю к детям на месяц и жду тебя здесь. В закусочную эту, как на работу хожу, веришь? Я ж тебе жизнью обязан, а ты и не знаешь…

После встречи с Данилой старик вернулся домой и собрал вещи. Всю дорогу в поезде виделось ему ухоженное сельское кладбище, где не дети, так хоть соседи навестят и в родительское, и на светлую Пасху, а может и на Благовещенье заглянут… В старом доме – пылища, паутина, запустенье. Только метлу соорудил, прибираться начал, а тут к нему народ повалил. Сначала сосед заглянул, про питерскую жизнь выспрашивал: что, да как, да почем. А как разнеслась весть о его возвращении, повалили гости со всего села.

На столе сама собой самогонка возникла, кто-то картошечки принес, кто-то огурчиков. Все на старика как на диковинку смотрят, столичных рассказов ждут. Шутка ли – пятнадцать лет не видались.

Решил старик односельчан не огорчать известием о своей болезни и близкой кончине. Они к нему как на праздник пришли, вон Алексеевна, первая зазноба его юности, и прическу соорудила в парикмахерской и платок новый на плечи накинула. Грех гостей печалить. И повел он рассказ о своих столичных приключениях.

Говорил и самогонкой свой рассказ заправлял.

Может, оно и вредно, только все равно помирать…

Неделя минула, вторая, а в доме у него народу не убывало, даже напротив: молодежь набежала.

Кто в Питере в институт поступать собрался, кто про каких артистов узнать – все к нему.

Старик, правда, вел в Ленинграде жизнь довольно скромную и скучноватую, но фантазия его разгулялась не на шутку… А тут еще Алексеевна глаз не сводит, совсем себя мальчишкой почувствовал, поэмы сочиняет… Из окон бабки его внучатам несмышленым показывают, пальцем тычут. В лавку зайдет – очередь расступается. В общем важнее него персоны на селе не было. Два месяца купался старик в человеческом внимании и уважении. А через два месяца в сельскую больницу сдал анализы и встал на пороге как истукан, получив результат. Здоров. Абсолютно здоров. Напрочь.

Вспоминая старика, Данила никогда не мог удержаться от улыбки. Неисповедимы пути Господни. Каждому человеку для счастья что-то свое нужно, особенное. Каждому – свое лекарство, свой путь: кому – плетка, кому – ласка, кому – правда, кому – сказка.

Вот и у Данилы он свой. Мотается по свету, помогает добрым людям. Только теперь он понимал, что судьба его была предрешена еще тогда, на Алтае. Вместе с магическим знаком, дарующим необыкновенные способности и силу, начертал он тогда и свою судьбу: быть там, где его ждут.

Когда в детском доме случился пожар, Данила жил под Новокузнецком, на пасеке. Поздно ночью его неожиданно скрутило в бараний рог.

Он понял – беда: с Мартой или с кем-то из детей. Назад вернулся самолетом. Попал на пепелище и замер возле обугленных стен, прислушиваясь к своему сердцу.

Сердце билось на удивление спокойно. Значит, все живы и все здоровы. Но тоненький голосок тревоги заставил его обойти пепелище.

И не напрасно. Ящики обгоревших шкафов валялись посреди комнат, содержимое их было разбросано по полу. И так – повсюду. В их с Мартой обшей спальне стены были словно изрыты ямами. Явно уже кто-то побывал здесь после пожара и что-то искал.

Даниле не нужно было объяснять, что за ценности искали в сгоревшем доме. Единственной ценностью здесь был лишь белый лист с начертанным магическим знаком. «Значит, ты нашел нас, – сказал сам себе Данила. – Значит, началось…»

Разыскать Марту и детей по официальным каналам оказалось непросто. Кто-то словно заметал их следы: никаких сведений, никаких зацепок.