Ольга Агурбаш - Febris эротика Страница 2

Он ушел на пенсию с явным удовольствием. Ждал это событие, высчитывал дни и совершенно не страдал в одиночестве. Он никак не мог понять престарелых мужчин, которые, отойдя от дел, скучали, мучались от безделья и горевали об утраченной работе. Михаил Алексеевич считал это глупостью, неумением правильно относиться к жизни и зацикленностью на собственных амбициях. Да, наверное, непросто какому-нибудь крупному начальнику оказаться в бездействии. Но не вдруг же, не неожиданно. Ведь ясно же, что пенсия не за горами, что когда-то придется оставить работу, что есть определенные законы жизни и ее угасания… Ну если уж ты не хочешь оставаться без работы, позаботься заранее о каком-то занятии для себя. Можно и на даче жить, наслаждаясь природой, покоем и уединением, как он, например. Можно найти себе другую работу. Сейчас с удовольствием берут пенсионеров и устроиться можно без проблем, было бы желание. Не начальником, понятное дело, не руководителем… Ах, именно начальником хочется… Ну вот она – зацикленность на собственном величии!

Был у Михаила Алексеевича приятель, с которым они долгое время проработали бок о бок. В разных отделах одного министерства. Вот он-то как раз начальником и был, причем довольно высокого ранга. Звали его Матвей Сергеевич. Был он постарше Михаила Алексеевича лет на семь-восемь. И естественно, на пенсию уходил раньше него. Вот уж для кого это было чуть ли не самой большой драмой в жизни. Сначала, сразу после проводов на пенсию, Матвей Сергеевич обратился к руководству с просьбой оставить его. Руководство предложило ему работу в его же отделе, но не начальником, а рядовым сотрудником. Тот было отказался, но сидеть дома было настолько мучительно и непривычно, что он скрепя сердце решил попробовать. Конечно, зря! Зря он принял такое решение. Столь явное понижение в должности сделало окружающих его людей абсолютно неузнаваемыми. Раньше ему смотрели в рот. Мужчины, здороваясь, спешили первыми протянуть руку, женщины мило улыбались и прихорашивались, идя к нему в кабинет. Уборщица заискивающе заглядывала в глаза и меняла воду в графине дважды в день. Секретарша умело сортировала посетителей, беря на себя бо2льшую часть нагрузки: звонки, письма, телефонограммы… Матвей Сергеевич позволял себе наслаждаться той властью, которой был наделен. Он, безусловно, был знающим специалистом в своей области, но с годами настолько обленился, что любую бумагу поручал исполнителям, ставя лишь свою подпись, подчас и не читая текст, не говоря уж о том, чтобы что-то скорректировать или изменить.

Теперь же ему самому приходилось составлять бумаги, которые прежде он с такой легкостью подписывал, не читая. Это оказалось непросто, поскольку любой документ требует определенного к себе отношения. У любой справки, у любого информационного письма и прочей бумаги есть свои законы написания. И эти законы, если и не были забыты им, то навык составления документов был утрачен. Так что работа, казалось бы такая знакомая и любимая, давалась теперь с трудом. Кроме того, теперь никто не торопился с ним первым поздороваться, заговорить. Подчас сотрудники, прежде буквально лебезившие перед ним, отворачивались при встрече, делая вид, что не замечают или не узнают. Женщин он перестал интересовать: ни как мужчина, ни как источник силы или власти – никак. Они запросто при нем красили губы, болтали по телефону с мужьями, давали указания детям и даже обсуждали покупки.

Матвей Сергеевич явно страдал. Дома было скучно, на работе невыносимо. Да, занятость, зарплата, общение, возможность быть среди людей, но все не так. Все не так… Он был вынужден уйти окончательно. Унижение, которое испытал Матвей Сергеевич, было настолько сильным, что не могло пройти даром. Он сидел теперь дома, изводил жену своими капризами, тупо смотрел подряд все телепередачи. Он опускался… Постепенно, но явно. Забывал побриться, ленился подстричь ногти, подолгу не менял белье… Жена пыталась как-то влиять на него, но не будет же она сама его брить или насильно стягивать трусы и майку. К тому же у Матвея Сергеевича нарушился сон. Легкодоступные препараты не помогали, а на более серьезные лекарства в аптеке требовали рецепт. Матвей Сергеевич был вынужден обратиться к врачу. Терапевт направил его к психотерапевту. Тот выписал снотворное, но небольшое количество. Мол, попейте, посмотрим, может, сон наладится… Ан нет. Матвей Сергеевич пристрастился к препаратам. Пил их и днем, и вечером. Спал теперь после обеда, а потом еще и всю ночь часов до десяти утра. Теперь его жизнь состояла из сна, капризов и визитов к психотерапевту. Тот, надо отдать ему должное, пытался работать с пациентом не медикаментозными средствами, но Матвей Сергеевич был настолько консервативен, инертен и незаинтересован в выздоровлении, что сеансы кончались, как правило, одним и тем же: новым рецептом.

Естественно, что в таком состоянии человек был потерян и для общества, и для семьи, и для самого себя. Михаил Алексеевич общался с ним крайне редко и только по телефону. Разговор был обычно скуп и скучен: о чем говорить с человеком, которого ничего не интересует?

Иногда трубку брала супруга, и тогда Михаил Алексеевич узнавал, что в походах к врачу есть единственная радость – Матвей в эти дни моется, бреется, меняет белье. Все остальное – болото. Сон, телевизор, глупые придирки, раздражение, злость.

Ну и к чему такая жизнь? Михаил Алексеевич считал свою старость гораздо более удачной. Он жил в свое удовольствие, никого не стесняя, ни о чем не жалея, гулял по саду, по лесу, выращивал незатейливые овощи в огороде. Летом ловил рыбу в пруду, собирал грибы, варил варенье. Зимой смотрел телевизор, перечитывал мировую и отечественную классику, раскладывал пасьянсы и был самодостаточен в своем одиночестве. Даже приезд дочерей или жены был несколько утомителен для него. Надо было о чем-то разговаривать, вникать в чьи-то проблемы, напрягаться, спорить. На это не было ни желания, ни сил.

Летом приезжали чаще. То за грибами пройтись, то пикник устроить с шашлыками. Он делал вид, что рад всех видеть, но облегченно вздыхал, лишь провожая их домой.

Ему вполне хватало общения с двумя соседями, которые так же, как и он, жили на даче круглогодично. Вот с ними у Михаила Алексеевича было полное взаимопонимание: никто никому не надоедал, никто никому излишне не навязывался. Так, изредка встречались то футбол посмотреть, то обменяться газетами, то обсудить политическую обстановку.

Что касается жены Ирины, то к ней у Михаила Алексеевича давно пропал интерес. Да, разница в возрасте – опасная штука. Поначалу ты к ней приспосабливаешься, потом миришься, затем вроде бы привыкаешь, но рано или поздно она наносит тебе свой беспощадный удар. Он понял это в пятьдесят. Ире тогда только-только тридцать два исполнилось. Совсем молодая женщина! Стройная, игривая, привлекательная! Ее тянуло в поездки, в гости, на природу. Она без конца тормошила его: пойдем на выставку, в кино, в поход. А он не хотел. Ничего из того, что она предлагала, ему не хотелось. Тогда она решила всюду бывать одна. Ей-то интересен и новый спектакль, и концерт любимых исполнителей… А ему отводилась роль домоседа: сиди с детьми, проверяй уроки, гуляй!