Моррис Ренек - Сиам Майами Страница 2

— Деньги тебе девать некуда, — проворчала она, потом постучала по сияющей крыше лимузина, подобрала шлейф узкого платья и залезла в машину.

Зигги сел за руль и включил кондиционер.

— Ну и баня! — Она подставила лицо под струю воздуха, кондиционер отливал хромом на фоне пушистой обивки потолка, и скинула туфли на высоких каблуках. Растянувшись на черном кожаном сиденье, Сиам задрала ноги, выставив на обозрение желтые натруженные ступни.

Выдался один из самых жарких дней в году. Зигги мчался по Вест-Сайдскому хайвею, лавируя в плотном потоке машин. Он был доволен, что Сиам уснула, невзирая на его маневры, внезапные удары по тормозам и рывки вперед. Посмотрев налево, чтобы перестроиться в более скоростной ряд, он увидел ее платье, болтающееся перед окном на хромированном крючке. На том же крючке красовался и ее белый лифчик. Окно справа она прикрыла плотной шторкой, чтобы ее не заметили из бесчисленных машин, теснящихся в этот выходной день вокруг их лимузина.

Если бы он сказал, куда ее везет, она бы ни за что не согласилась поехать. Ничего, пускай посмотрит, каков он в деле! Тогда она поймет, что значит устланный розами путь к успеху. Впрочем, кто знает, возможно, они уже опоздали. Он редко виделся со своим племянником Барни с тех пор, как тот возвратился с войны. У Сиам и Барни было одно общее свойство: оба — кажется, только они одни в целом свете — были полны решимости во что бы то ни стало прожить жизнь по-своему. Нынешняя встреча должна была высечь искру, из которой постепенно возгорится пламя взаимной симпатии. Зигги поговорил с Барни по телефону и пригласил его явиться назавтра в собственный новый офис на Бродвее. Племянник ответил неопределенно, чего Зигги и ожидал. То, что Барни сразу не загорелся, не проявил энтузиазма, Зигги не волновало: он делал ставку на божественную искру.

Когда впереди открылся синий океанский простор, Зигги вспомнил великого американца Уолта Уитмена. Уолт путешествовал по дорогам Бруклина и Лонг-Айленда. Если бы Уолт перенесся в наше время и попытался выйти на дорогу сегодня, 4 июля, то немедленно погиб бы в автокатастрофе. Что ж, прогресс не ведает жалости. Однако он не заглушил песни Уолта о независимом, дружелюбном, душевно здоровом человеке, верующем в свое предназначение, в откровение, которое он несет миру. Поэзия Уолта не слишком импонировала Зигги. Ему были не по вкусу и всякие эксцессы в личной жизни поэта. С его точки зрения, значение Уолта совсем в другом: благодаря воззрениям поэта середина жизни человека трактовалась как период откровенности. А откровенность пробуждает жизненные силы, возвращает молодость. Уитмен посиживал себе спокойно в публичной библиотеке, в удобстве и тепле, но в один прекрасный день задался вопросом: «Что я потерял в этих библиотеках, зачем штудирую греческую и римскую мифологию? Там, за стенами, меня ждет новая страна, на которую пора взглянуть незамутненным взором».

Неужели все та же греко-римская мифология не дает увидеть сегодняшнюю Америку ему, Зигги Мотли? Что за шоры у него на глазах? Кто их на него надел?

Он терпеть не мог, когда его превозносили как импресарио талантливых исполнителей, называли вершителем судеб. Похвала только усиливала ощущение неудачливости в жизни. Ведь хвалили за то, что его место — где-то на обочине. Нет, побоку! Он не собирался всю жизнь оставаться импресарио. Просто занимался этим в свободные часы, часы превращались в дни, и так далее… Он даже не знал, зачем несется сейчас в лимузине по широкой современной автостраде, распугивая людей. Зачем ему эта красивая девушка на заднем сиденье, которую он время от времени прочувствованно предлагает покупателям как товар первой свежести? Каким образом человек становится тем, что он есть? Мотли вспомнил про железнодорожного магната Янга, покончившего жизнь самоубийством: оказалось, что магнат баловался стишками в то самое время, когда акционеры волновались из-за его манипуляций с их акциями. Зигги был также знаком с миллионером, нажившимся на торговле недвижимостью, писавшим серьезные пьесы на благородные сюжеты и одновременно сознательно ставившим на Бродвее откровенную халтуру, мечтая о шумном успехе. Такова была тайная сторона американской жизни, с которой он был хорошо знаком: люди порой возвращались к своим корням, но делали это лишь урывками. О Америка, ты вообще живешь урывками, посвящая основное время убийству!

Он сам мечтал стать поэтом. Как его угораздило заделаться импресарио поп-певиц? Он не знал ответа. Обычная работа, средство заработать на жизнь. Мало-помалу он погрузился в мутный поток. Постепенно произошла странная вещь: он почувствовал, как этот поток уносит его все дальше и дальше от реальности. Подобает ли взрослому человеку заставлять своих подопечных петь песенки для телевизионной рекламы сигарет, вызывающих рак? Тем не менее без этого не обойтись. Пристало ли Взрослому человеку бороться за то, чтобы его старлетку сняли в никуда не годном фильме, единственное достоинство которого — то, что в нем занята кинозвезда? Тоже своего рода необходимость. Здравомыслие, мгновения покоя посреди урагана — вот что такое живущая урывками Америка.

Он резко затормозил, чтобы не расплющить подлезший под самый бампер спортивный автомобиль, чем разбудил Сиам.

— Ты что, заснул? — сонно проворчала она.

— Просто пришел к мысли: чтобы обеспечить себе регулярное питание в богатейшей стране мира, человеку приходится вести двойную жизнь.

— Лучше выключи кондиционер. Мои нейлоновые трусики сейчас превратятся в лед.

Толстый волосатый палец Зигги ткнулся в кнопку на приборной доске. Гудение кондиционера стихло.

— Тот человек, с которым мы собираемся встретиться, наверное, знаменитый антрепренер, иначе он приехал бы к нам сам.

— Предоставь это мне, — ответил он с уверенностью, граничившей с наглостью, хотя вовсе не был уверен, что они успеют вовремя. Его утешало одно, он хорошо знал место, где Барни трудился по воскресеньям.

— Это единственная причина, по которой я согласилась поехать, — буркнула Сиам.

— Жаль, ты не видишь выражения моего лица, иначе поняла бы, как я ценю твое доверие.

— Не неси вздора, Зигги! Ты, наверное, сдурел, раз доверяешься первым встречным. Сам знаешь, все только и норовят содрать с тебя шкуру.

— Я делаю это ради тебя.

— Расскажи еще мне про Бога. — Она свернулась калачиком, собираясь снова погрузиться в сон.

— Русский писатель Достоевский говорил, что, не будь Бога, все было бы дозволено.

— Мне нравится, когда ты со мной серьезно разговариваешь.