Элизабет Адлер - Наследницы Страница 20

Усевшись в тенечке, Смолбоун поедал сандвичи, потягивал пиво, лениво думая о том, как долго ему придется ждать. Хотя это не имело никакого значения: все его дни будут оплачены, включая, разумеется, и расходы, поэтому он мог ждать сколько угодно. Оглядевшись вокруг, он заметил каменную вазу с несколькими увядающими полевыми цветочками, поставленную в небольшое углубление под деревом. «Похоже на маленькую могилку, – озадаченно подумал он. – Могилку ребенка».

День был теплым, и детектива клонило ко сну. Он слушал завывание ветра, гулявшего по иссохшей земле и несущего по ней перекати-поле, позвякивание на ветру ржавого указателя и незаметно для себя заснул.

Том Джефферсон яростно давил на рожок старенького красного автомобиля, принадлежавшего Роузи, пока наконец не разбудил Смолбоуна.

– Какого черта вы заблокировали мне дорогу, мистер? – раздраженно спросил он.

Смолбоун медленно встал и выпрямился, а Том с удивлением наблюдал за ним. Он и сам был достаточно высоким, но незнакомец был гораздо выше его. И тут Тома осенило.

– Вы, должно быть, тот самый парень, о котором говорила мне ма? Тот, что задавал всякие вопросы относительно Маунтджоев. Мне кажется, она просила вас оставить Ханичайл в покое. Мы ничего не хотим знать об этом скряге, старом графе. Он никогда ничего не сделал для Ханичайл и навряд ли что-то сделает. Скорее всего он хочет прибрать к рукам ее ранчо. Говорю вам прямо, мистер: эта девчонка вложила свое сердце и душу в эту землю. Она работала больше многих мужчин. А до нее здесь трудился ее отец, а до него – ее дедушка.

Смолбоун стоял и молча рассматривал рассерженного Тома. Он был красивым молодым человеком в возрасте далеко за двадцать. Высокий, мускулистый, с бронзового цвета кожей, с темно-карими глазами и ртом, который скорее привык улыбаться, чем быть вытянутым в твердую линию, как это было сейчас.

– Ее дедушка, – прервал Тома Смолбоун. – Это был старый Джордж Маунтджой, не так ли?

– Что из того, если и был?

– А ее отцом был сын Джорджа Дэвид?

Том сердито нахмурился.

– Я не собираюсь никого расстраивать, – миролюбиво заметил Смолбоун. – Просто мне поручили выполнить эту работу, и мне сейчас сдается, что я ее выполнил. Но у меня есть сообщение для мисс Ханичайл от ее двоюродного прадеда, который является Джорджу братом. И мне хотелось бы передать его лично ей.

В этот момент Смолбоун услышал стук копыт.

– Будь я проклят, – сказал он с довольной улыбкой, – если именно сейчас мне не представится такой случай.

Детектив считал себя знатоком лошадей и женщин. Лошадь была великолепной: сильной, с гордо поднятой головой и развевающимся белым хвостом и, кроме всего прочего, вычищенной до блеска. Ее шкура блестела, как свежий мазок краски, копыта были такими чистыми, словно ей сделали маникюр, а серебро в уздечке ярко сверкало на солнце.

Ему захотелось, чтобы он мог сказать то же самое о женщине, сидевшей на лошади. Она была высокой и стройной, но вся в грязи. Ее длинные светлые волосы, стянутые в хвостик на затылке, прилипли к голове от пота. На ней был мужской фартук, надетый поверх синего рабочего комбинезона, грязная рубашка и стоптанные ковбойские сапоги. Слой свежей пыли покрывал ее с головы до ног, придавая ее коже сероватый оттенок; с грязного лица на детектива сердито смотрели яркие голубые глаза.

– Догадываюсь, кто вы такой, – резко сказала девушка. – Я ничего не собираюсь обсуждать с вами. Прошу покинуть мои частные владения. Немедленно.

– Прошу прощения, мэм, – вежливо заметил Смолбоун, – но я не на вашей земле.

Ханичайл сердито посмотрела на детектива:

– Но ваша машина стоит на моей земле, закрывая мне проезд. Немедленно уберите ее, или я позову шерифа и он сделает это за вас.

– Уверен, что разговариваю с мисс Элоиз Джорджией Маунтджой Хеннесси? Более известной как Ханичайл? Дочерью мистера Дэвида Маунтджоя и миссис Розмари Хеннесси?

Ханичайл побледнела. Она выглядела как напуганное привидение.

– Не смейте ничего говорить о моей матери, – угрожающе прошипела она. – Не смейте даже произносить имя моего отца. Да как вы смеете вмешиваться в наши дела! Я слышала, что вы наводите о нас справки. Почему бы вам не убраться отсюда и не оставить меня в покое?

– Сожалею, мэм, что я так вас расстроил. В мои намерения это не входило. Моя работа состоит в том, чтобы найти вас. Сейчас, когда я выяснил, кто вы такая, я немедленно уеду. Прошу еще раз извинить меня за беспокойство. Мне не хотелось доставлять вам неприятности, а скорее наоборот.

Ханичайл и Том молча смотрели, как Смолбоун садится в машину.

Наконец девушка, тронув лошадь, подъехала к машине и, склонившись в седле, заглянула вовнутрь:

– Что вы хотите сказать этим «наоборот»?

– Насколько я понимаю, мэм, лорд Маунтджой хочет связаться с родственниками своего покойного брата Джорджа. Сообщение, которое я был обязан передать вам, гласит:

«Кое-что для вашей выгоды». Лорд Маунтджой в дальнейшем сам свяжется с вами, как только наведет все справки. – Смолбоун вежливо приподнял шляпу. – Я уже уезжаю, поэтому у вас нет необходимости звонить шерифу. Благодарю вас, мэм, за уделенное мне время. Прощайте.

Ханичайл смотрела вслед удалявшейся машине, пока та не скрылась из виду, затем повернулась к Тому. Он был ее лучшим другом со времен детства и ее наперсником. Том знал буквально все о Ханичайл. Сейчас на ее лице лежала печать беспокойства.

– Что ты об этом думаешь, Том?

– Когда люди говорят «кое-что для вашей выгоды» – это значит, что к тебе плывут деньги. Сдается мне, что ты не станешь еще беднее. Возможно, тебе следует поинтересоваться, что хочет тебе предложить старый лорд Маунтджой. Мне кажется, что ты ничего от этого не потеряешь.

Ханичайл не хотела в это верить, но понимала, что Том прав. Они были бедны. Неприлично бедны. Ранчо Маунтджой было самым захудалым в округе. На нем росла самая скудная трава, скотина была самой тощей, а уровень воды в колодце самым низким. Как бы много они ни работали, к лучшему ничего не изменится.

Ханичайл нервно заерзала в седле. Том внезапно раскрыл ей глаза на их убогую жизнь, и это ее так задело, что нестерпимо захотелось заплакать. И она бы заплакала, если бы когда-то не дала себе слова больше никогда не плакать. Она приняла это решение после смерти отца, которая оставила в ее жизни такую пустоту, что ее ничем нельзя было заполнить.

Когда Дэвид Маунтджой владел десятью тысячами акров земли, самой плодородной в округе, на которой паслись тучные стада овец, они были самыми богатыми. По вечерам можно было слышать звуки гитар и пение ковбоев, когда они готовили себе на ужин барбекю, наслаждаясь вечерней прохладой.