Ольга Тимошина - Одна французская зима, которая ничего не изменила Страница 20

– Родная моя, сели бы ты знала, что ты значишь для меня, – Том сел рядом на пол, – когда я хотя бы на миг представляю себе жизнь без тебя, я не могу дышать. Что значит жизнь, если тебя в ней нет?

– Вот, – прошептала Алена, я именно про это и говорю, ты думаешь о себе, ты думаешь как плохо будет тебе, как ты будешь дышать, как ты будешь страдать и искать смысл в существовании. Но ты не думал каково мне, я не верю, что ты не видишь, то что происходит. Я несчастлива Том… Я тоже люблю тебя, ты стал мне дорог… и ты дал мне много счастья и тепла. Но все это, эта твоя страна, люди, язык, ваши повадки – все это не мое! Не мое, не мое, не мое. Вы мне все чужие!

– Но ты живешь не с ними, а со мной, – закричал Том.

– Я живу с тобой, но тебя нет, у тебя учеба, работа, твои французские друзья, которые мне противны до рвоты. И я понимаю, что никогда, слышишь никогда не стану частью всего этого! это не мое, – шептала она в бреду.

– Ты даже не делала попытки полюбить все это, – сказал Том.

– Нельзя сделать попытку кого-то любить, это любовь Том, она либо есть, либо нет!

– Так значит ты меня не любишь, – чуть не рыдая пролепетал он… Ведь ты хочешь сбежать от меня всего лишь из-за какой-то страны, да наплевать на нее. А как же живут люди на севере, в вашей как ее там Сибири? Или еще в какой-нибудь жопе, типа Техаса. Там что нет любви, они же не бегают по свету в поисках тепла. А возьми какое-нибудь Никарагуа, там…

– Том, – перебила его Алена, – они там родились. Ты бы тоже ни единой секунды не смог прожить в России. Там все против человека и человеческой логики. Но я там жила, и влюблялась и дружила, потому., что я там родилась. И даже я тем не менее сбежала оттуда. Но тут все чужое, не мое, мне все тут не нравится. Я ушла от того что ненавижу и переехала на Бали, но вернулась опять к тому же. Зачем мне тогда надо было менять свою жизнь я тебя спрашиваю? У меня была престижная работа, машина, дом, родители, какие никакие друзья и любовники, отношения, и все она говорили по русски! Но тут у меня пустота и непонимание. И самое страшное, что я не вижу никакого будущего. На Бали живешь без этого самого пресловутого будущего, но живешь одним днем, не думая о завтра. Потому что завтра нет. Есть сейчас где ты счастлив, и каждая секунда приносит радость, радость ОТ ТЕПЛА, СОЛНЦА, ЗАПАХОВ, ОТ ПУСТЫХ РАЗГОВОРОВ, ОТ УЛЫБОК ЧУЖИХ ЛЮДЕЙ. Я хочу наслаждаться своим временем на этой земле, а не быть подчиненной законом ни вашей, ни свой цивилизации, ни вообще никакой цивилизации. Я жить хочу здесь и сейчас! ты понимаешь? – почти кричала она. Я хочу свободы. Свободы от законов и правил! Я хочу по совести, по человечески жить! И если все мои доводы о любви и свободе не кажутся убедительными, то я скажу тебе тогда, что в конце концов, я замерзла тут! Черт побери, батареи стоят даже на Аляске! А у вас в такой модной и престижной Франции их нет!

И Том уже не слышал в ее голосе ни капли любви, а только слепую ненависть и ярость.

– Я вижу, что ты все равно уйдешь. Я только прошу тебя остаться до лета. Я почему-то веру, что все наладится, – он говорил нервно бросая короткие четкие фразы не глядя в ее сторону и почти не дыша. – Дай мне время до лета. В июле мы переедем на море. Ты увидишь, наконец, красоту и тепло. Я буду стараться. Только останься… до лета.

Алена сидела не шелохнувшись. Она почти уже выиграла этот нескончаемый спор и получила разрешение на отъезд. Но Том, ее родной Том пустил в ход запрещенный прием. Он просто по человечески просил ее, и отказать не было сил. Она наверное еще любила его, или жила воспоминаниями о той далекой любви, случившейся на Бали, или жалела его, но как бы там не было, она уважала его чувства и тихо прошептала:

– Да, до лета и точка.

Потом они наконец поднялись с ледяного пола и поплелись на кухню, чтобы согреться чаем.

Письмо Светке, Алена отправлять не стала, в конце концов жизнь каждого из нас в наших руках, и кто знает как сложится она у Ленки, ведь может все то, что противно и ненавистно Алене, в самый раз для кого-то другого.

Тут, на юге Франции она встречала много русских, переехавших сюда и оставшихся тут разными путями: через замужество, работу или вообще нелегально. Примечательно было то, что все они были, или по крайней мере, выглядели совершенно несчастными людьми, но никто из них, ни один не признавал этого и не хотел вернуться в Россию. Их лица были всегда печально задумчивы, выражали недовольство и иногда демонстрировали плохо натянутую, слабую улыбку, полную какой-то грусти. Никто не смеялся, не хохотал, как это было на Бали, не заходился задорным здоровым смехом, от которого тряслась грудная клетка, и текли слезы радости.

Алена помнила, как по вечерам они собирались вокруг гигантского костра, и просто без остановки «ржали». От смеха болели животы и в уголках глаз скапливались морщинки радости. Тут все ее лицо покрылось сеткой печали и грусти, впрочем, как и у других повстречавшихся ей людей.

Месяц за месяцем она жила надеждой на лето, когда она наконец с чистой совестью, сможет попрощаться с Томом, и вернуться на Бали. Она уже определилась в своем выборе, но не хотела больше говорить об этом, и только лишь держала слово данное ему и мечтала, мечтала.

Мечтала о том как вернется в лагерь, как скинет с себя килограммы дурацкой одежды и облачится в невесомое сари, как встанет на доску и взлетит на гребне волны, и даже мечтала о том, как как радостно встретит ее стая бродячих собак на океане, и о том как увидит гигантский огненный шар солнца, падающий за линю горизонта, перекрашивая мир в оранжевый цвет.

Она жила мечтой, иллюзией и в какой-то момент перестала замечать и недовольные лица французов, и серое небо, и убогою квартиру, и даже Тома. Она с таким рвением погрузилась в изучение индонезийского языка, что через пару месяцев уже начала писать письма своим знакомы серферам из Куты!

Каждое утро она медитировала. Будильник звонил в 6 утра, и она превозмогая отвращение к жизни и дикий холод, тащилась в гостиную. Полы в доме были ледяные, и требовалось время, чтобы нагреть их электрическим одеялом, тем временем попивая имбирный чаи и пытаться не думать ни чем. Она зажигала благовония, привезенные с Бали, и погружалась в свой виртуальный мир медитации, где было счастливо и спокойно. Всем телом ощущая зверский холод от стен полов, она доводила себя до такого состояния, пока от жара не начинало пылать все тело, пока не терялась связь с реальностью, и она не понимала где находится в настоящую минуту, ощущая лишь только то, что она есть, что существует где-то в этой вселенной, паря над собой с блаженной улыбкой на лице.

Этому научил ее индонезийский йог, с которым ни случайно познакомились на Бали, и с тех пор жизнь ее уже не была такой как прежде. Из за всех переживаний она совсем позабыла о медитации, но пришло время и Алена вспомнила все, каждую минуту поведенную в предрассветных часах на берегу океана с своим гуру, каждое слово сказанное ей, и вдруг начала ощущать смысл всего сказанного и обращенного к ее сознанию. Спустя час она открывала глаза и не сразу понимая реальность своего положения, медленно приступала к новому дню. Лишь это помогало ей держать слово данное Тому. В такие минуты она вдруг начинала находить что-то хорошее в этой стране и начала записывать это хорошее в маленькую книжечку, которую повсюду таскала с собой.