Елена Лобанова - Из жизни читательницы Страница 20

Кстати (а точнее, совершенно некстати) обнаружилось, что все мои сумки оставляют желать лучшего: черная из натуральной кожи казалась пришелицей из девятнадцатого века, желто-коричневая с золотыми кольцами, пару лет назад вполне эффектная, почему-то приобрела пошло-маскарадный вид, а красная лаковая демонстративно не сочеталась ни с одной вещью в моем гардеробе.

Недрогнувшей рукой я влезла в мамин комод и извлекла ее жемчужно-серое, расшитое бисером сокровище, которое надевалось исключительно в театр и на торжества в папино училище. К нему подошла мамина же перламутровая брошка в виде бабочки. На моем любимом сером свитере она смотрелась, пожалуй, интересно. Но что делать с бежевой юбкой? Теперь уже она выглядела совершенно не из той оперы. И я решилась на риск: натянула белые брюки, недвижимо пролежавшие в гардеробе лет десять и вопиюще не соответствующие (обязательно сказала бы мама) моему возрасту. (Да что там сказала! Мама просто пригвоздила бы меня взглядом к полу и никуда не пустила бы.)

Теперь же в результате моей полной бесконтрольности в зеркале отразилось существо совершенно чуждого мне типа внешности, интеллектуального и морального уровня и, надо думать, образа жизни. На меня воззрилось нечто среднее между не слишком юной путаной и неудачливой претенденткой на должность дикторши местного телевидения. Правда, надетое пальто все-таки перевесило впечатление в пользу дикторши. Но возможно ли было явиться в таком виде на глаза автору любимой книги?!

Ужаснувшись, я сдернула бабочку. Сунула обратно в комод бисерную сумочку. Содрала с век блестящие тени, а со щек – вульгарные пятна румян. Кого это, интересно, я собралась покорять? Неужто Валерия Галушко? Человека, написавшего... где же это? Кажется, еще в самом начале повести...

Удивительная вещь: она нравится не всем! Вчера я слышал, как в буфете одна из ее подруг (а как еще ее назвать, если они постоянно рядом – на репетициях, спектаклях и в буфете?) сказала другой, отвратительно усмехаясь:

– С таким лицом, безусловно, только на сцену! Только в первую линию!

На следующий день я посмотрел. Старался смотреть объективно, как посторонний человек. Лицо у нее было чуть хмурое. У нее часто бывает такое. А иногда она бормочет что-то себе под нос. Не зная ее, можно подумать, что она постоянно злится.

По-видимому, злость тоже может быть прекрасной.

А ее тело – сама ясность, чистота, гармония. Его можно было бы вообще не освещать – клянусь, я отчетливо видел, как оно само светится в темноте!

Однако порой в жизни случаются разочарования – разочарования оглушительные, как удар грома посреди восьми соток огорода в чистом поле, и непоправимые, как предательство закадычной подруги из одной группы детского сада.

И порой в жизни выпадают дни, когда все вопросы, веками отравляющие жизнь человечеству, от «Что первично – материя или сознание?» до «Что делать?» и «Кто виноват?», вдруг подступят с ножом к твоему горлу, требуя немедленного ответа – поскольку вдруг выяснилось, что прежние ответные варианты с треском провалились на жизненном экзамене.

Но, говоря по совести, – разве требовала я от судьбы чего-то несбыточного? Разве помышляла я случайно найти в кустах новенький компьютер «пентиум» с лазерным принтером? Или выиграть кругосветный круиз в «Угадай мелодию»? О нет, я всего лишь надеялась выведать что-нибудь о дальнейшей судьбе мальчика-осветителя, безвестного когда-то поэта. Да, исключительно с этой единственной целью направлялась я в ту среду на заседание самозваного литературного цеха, одетая в бежевый костюм маминого пошива и сжимая под локтем черную сумку дизайна девятнадцатого века.

И вовсе не мечтала я встретить там никакого красавца – косая сажень в плечах, без вредных привычек. И никакая тень пошло-сказочного принца не отягощала в этот день моих помыслов! Те времена прошли, безвозвратно канули в Лету лет тысячу назад. А уж теперь-то – мне ли было не знать о пушкинской обаятельной некрасивости или о магнетическом огне лермонтовских глаз, искупавших – да-да, вот именно так и писали в воспоминаниях современники: «искупавших многие недостатки внешности»?!

Но и другого я, как выяснилось, не ожидала. «Только не этот! – закричало что-то внутри меня при виде ЭТОГО ТИПА в расстегнутой куртке, лениво полуразлегшегося на столе. – Не ЭТО!»

Не лысина на полголовы. Не растянутый свитер с пятном на животе! И не, самое ужасное, запах несвежего салата!

Почувствовав этот запах, я тотчас отшатнулась обратно к двери. (Откуда был он мне так противно-знаком? Кажется, из тех легендарных лет, когда мы жили в коммуналке на окраине какого-то поселка – не то Подлесного, не то Залесного, даже мама не любит вспоминать его. Да, точно, оттуда – громкие нетрезвые голоса за стенкой и этот противный салатный запах по всему коридору. И еще удушливый табачный дым.)

И здесь тоже в этот раз все, как сговорившись, дымили паровозами. Даже седой патриарх и молчаливый литератор с необыкновенными шнурками. Даже Антонина Метелкина, при моем приходе, правда, отшвырнувшая сигарету и с воплем «Маринка!» повисшая у меня на шее, точно родная сестра после долгой разлуки.

Я молча терпела, украдкой озираясь по сторонам. Но никто не обращал на нас особенного внимания. Никто, как, впрочем, и в прошлый раз, не подумал предложить мне раздеться, присесть к облупленному столу. Видимо, приход и уход чужих людей, равно как и объятия, были здесь обыденным явлением.

К тому же они ругались! Не ссорились, а просто-таки через каждую пару фраз вставляли ненормативные словечки с самым естественным видом. А женщины (их на этот раз оказалось три) мило улыбались, будто веселым шуткам. Одна дама в шляпе фасона «от Шапокляк», правда, не улыбалась, но молчала и выглядывала из-под своих полей со снисходительно-прощающим выражением.

Но самое главное – на этот раз они вообще не говорили о литературе!

Ни слова!

Зато они весьма горячо и подробно обсуждали какую-то предстоящую веселую вечеринку.

– Твое сухое – оно знаешь, что?! Я б сказал... – загадочно высказывался тот, что в предыдущий мой приход собирался пить компот.

– Ох, ну скажи! Ну-ка, скажи! – уязвленно восклицал другой – мне показалось по голосу, автор, который в прошлый раз предлагал критикам чизбургер.

– Сказа-ал бы, сказа-а-ал! – тянул первый, многозначительно кивая.

– А твои пирожки! – перешел в нападение противник. – Я так и не понял с чем! Один лук! – и добавил непечатное существительное.

И никто даже бровью не повел.