Барбара Виктор - Мозаика судеб Страница 20

– Вы можете говорить что угодно, но папа всеми силами пытался спасти брак.

– Откуда ты знаешь?

– Он так мне сказал.

– А он не сказал, как он этого добивался и что происходило между ними перед разводом?

– Конечно, нет, – заметила Дина с враждебностью. – Это меня не касалось…

– Очень даже касалось, – мягко сказала Адриена, – потому что все кончилось разводом.

– Который произошел по ее вине, – стояла на своем Дина.

– Частично. Потому что твой отец далеко не святой.

Но где Дина могла узнать, что отцы тоже далеко не безгрешны? Что они занимаются чем-то еще, кроме того, чтобы защищать свою семью от всех житейских бурь и невзгод. Конечно, не в католической школе, где воспитательницы-монахини внушали детям, что священники – это особые существа, стоящие всего на одну ступеньку ниже Господа Бога, что они стоят вне политики, они благословляют семейный очаг и покорность жены мужу и что никогда ни мать, ни отец не должны совершать никакого недостойного поступка, способного разрушить семейные узы.

– Мой папа, может, не совершенство, – Дину, несмотря на то, что в машине было тепло, била дрожь, – но он, по крайней мере, никогда не был предателем.

И голосом, который обнажил обуревавшие ее чувства, Адриена с сожалением тихо сказала:

– Мне кажется, ты ошибаешься, Дина.

Первым побуждением Дины было прекратить разговор. Совсем не потому, что она ничего не знала о похождениях отца – до нее не раз доходили подобные достоверные слухи, – девушка просто слышать об этом не хотела.

Следом, из детства, пришло воспоминание – ей лет семь, вечер, поздно… Мама ушла куда-то с металлическим кофром, заполненным фотопленкой, и плетеной сумкой через плечо, где хранились камеры и сменные линзы. У Дины тогда было плохое настроение, она дулась на маму, которая опять оставила ее вечером. Отец, напротив, был очень весел. Сгреб девочку в охапку, начал подбрасывать так высоко, что она пальчиками касалась потолка. Потом они начали читать книгу, в которой было много картинок… Дина до сих пор помнила тепло отцовских ладоней и терпкий запах рома, исходивший от него. Он тогда, уложив ее в кроватку, чмокнул дочку в нос. Она потребовала еще сказку. Отец не успел раскрыть книжку, как внизу раздался звонок в дверь. Дина встрепенулась, отец сказал, что это не мама, и пошел открывать. Скоро он вернулся, шепнул ей: «Ну все, все, спать», – и, потушив свет, вышел из спальни.

Дина долго не могла заснуть – все прислушивалась к шагам в холле, на первом этаже и заливистому женскому смеху. Голос был чужой. Это открытие пробудило в ней страх и интерес. Потом снизу донеслась тихая музыка, скрипнула дверь. Девочка спрятала голову под одеяло и тихо позвала: «Папочка…» И он вдруг пришел, ласково попенял ей – почему его любимая дочка еще не спит? Дина не решилась спросить, кто там внизу. Чувство обиды охватило ее – обиды на маму, которая бросила ее в этот вечер и зачем-то ушла.

– Пожалуйста, Адриена, – умоляюще попросила она, – давай оставим его в покое. Папа умер, и теперь все это не имеет значения. – Дина почувствовала какое-то облегчение, похожее на то, когда ее родители наконец развелись. Она была теперь словно невостребованный багаж, оставленный в камере хранения. – Были и другие причины, – добавила она, – по которым я так к ней отношусь.

Они свернули с трассы на узкую дорогу, ведущую к кладбищу. На каменных столбах, к которым крепились массивные ворота, были установлены высеченные из мрамора львиные головы.

– Мне кажется, я потеряла все, что у меня было, – прошептала Дина робко и жалобно, она вся дрожала, как будто вот-вот с ней начнется истерика.

– Сейчас уже почти все позади.

Адриена затормозила и припарковалась на свободное место. Она легонько похлопала Дину по коленке и попыталась улыбнутся сквозь слезы, застилающие глаза.

Дина открыла дверь и неловко выбралась наружу. Для нее все происходящее было трагично, в отличие от многих окружающих.

Шелковый шарф не защищал Габриэлу от дождя. Она теребила его концы, стоя в сторонке от всех, выслушивая католического священника и стараясь оживить воспоминания об их совместной жизни с Питом. Ей никак не удавалось убедить себя в том, что они больше никогда не увидятся, хотя она и сейчас обвиняла его в том, что он так беспощадно разорвал их брак.

Во время долгого полета через океан Габриэла приготовила себя к моменту прощания, к мысли о том, что смерть – только перевоплощение в другую форму жизни, но, когда она увидела вырытую в земле яму, ей стало не по себе. Нахлынули обрывки каких-то воспоминаний – спальный мешок, в котором они когда-то согревали друг друга в походе, двухспальная кровать, купленная им для первой брачной ночи, покупка дома на свалившиеся откуда-то деньги, приобретение колыбели для Дины, и вот теперь – гроб.

Все было так буднично, так бесконечно долго, и не было видно конца этой процедуре.

– Вечный покой снизойдет на тебя… – произнес священник.

«Правильно, ты нуждаешься в покое», – подумала Габриэла.

– Пусть вечный божественный свет снизойдет на тебя, – повысил голос падре.

«Как ты будешь при этом свете заниматься своими сексуальными штучками?» – прокомментировала мысленно Габриэла.

– Покойся с миром…

«И больше не расточай направо-налево свою улыбку, которая когда-то ввела меня в соблазн».

– Рожденный из праха…

«Так же, как и все его любовницы!»

– И обратится в прах…

«Так же, как и все они…»

– Господь милостив!

«Но ты, Пит, не был милостив ко мне».

– И отпустит твои грехи…

«И я вынуждена простить тебя, Пит, потому что ты ушел из жизни».

– Аминь!

Клер оперлась на Гарри, Глэдис прижалась к Люси, Сара к Майку, но Габриэла была слишком погружена в свои мысли, чтобы обращать на них внимание. Она отвернулась сразу же, как только рабочие взялись за веревки, чтобы опустить гроб в могилу. В этот момент кто-то отчаянно зарыдал. Габриэла обернулась – это плакала Дина. Еще мгновение, и Питер Моллой исчез навсегда.

Глаза Габриэлы были сухими, ни одна слезинка не скатилась по щеке, только сердце наполнилось страшной опустошающей тоской.

3

Плафон с лампами дневного света несколько раз мигнул, потом залил кухню мертвенным, бледно-сиреневым светом, отчего здесь стало еще неуютнее.

– Ну, мамочка, – Габриэла сумела наконец протолкнуть ложку с кашей между губ Одри Карлуччи, – давай чем-нибудь позавтракаем…

Сильвио выглянул из-за края газеты, потом бросил раздраженный взгляд на плафон.

– Если она не хочет есть, – сказал он, – нечего заставлять. – И добавил: – Свет ей, что ли, мешает?