Берт Хэршфельд - Акапулько Страница 20

— Может быть, мне удастся как-то смягчить удар, — заявил он. — Так случилось, что сейчас у меня нехватка слуг. Мой садовник убежал в Мехико-Сити…

— Эрмано! Что за прекрасный человек! А какой хороший работник!

— Вот. Тогда решено. — Бернард поднял брови. — Возможно, я смогу подыскать место и для служанки. Та девушка, что нам прислуживала, как ее зовут?

— Мария! Ох, Бернард, если бы ты только смог!

— Я смогу, и я сделаю. Эрмано и Мария. Отправьте их ко мне, когда вам будет удобно. — Он удовлетворенно помассировал ладони. — А теперь к вопросу о ваших расходах на приемы и гостей. Боюсь, я вынужден назвать их разорительными, просто гибельными.

— Бернард, — сурово возразила она. — Неужели ты хочешь заточить меня на Вилла Глория, в одиночестве и забвении? А моя репутация хозяйки дома, моя светская жизнь?! Ты должен по меньшей мере оставить мне все это!

— Вы слишком скромны. Саманта Мур является украшением любой виллы в Акапулько, любого приема, это пример для всех хозяек. Вы всегда пользовались спросом, и всегда будете им пользоваться. Женщины восхищаются вами и завидуют вам, а их мужья боготворят вас и вожделеют.

— Как мило ты говоришь, Бернард.

— Истина всегда очевидна.

— Я принимаю твой совет, дорогой друг. А иначе зачем призывать на помощь такого мудрого и верного советчика. Ох, я так расстроена и опечалена. Никаких больше приемов! Ах, Бернард! Ты слишком о многом меня просишь. Я этого не выдержу. Какая цель остается в жизни, если нельзя принимать друзей? Я впаду в депрессию, у меня разовьется меланхолия, я преждевременно состарюсь. И все-таки… Бернард! У меня появилась замечательная мысль! Я больше не буду устраивать такие приемы, как раньше. Подумать только, десять, даже двенадцать приемов за сезон, плюс два-три обеда каждую неделю! Я была экстравагантна.

— А ваша мысль?

— А… начиная с нынешнего сезона я ограничусь одним приемом в год.

— Одним приемом, — настойчиво повторил Бернард голосом, которым говорят все лишенные юмора счетоводы.

— Одним, — согласилась она, таинственно улыбаясь.

Позже, оставшись одна, Саманта расстегнула застежку своего бикини и подставила грудь солнцу. Она не хотела, чтобы ее загар портили уродливые полоски. Расположившись под теплым солнцем, она стала думать о том единственном приеме, который даст в своем доме. «Что за прелестное это будет событие! Очень необычное. Самый волнующий, самый потрясающий прием за всю историю приемов в Акапулько. Как об этом будут потом говорить! “Ежегодное празднество у Саманты! Начало новой традиции!” Только нужно, — предупредила она себя, — сделать прием действительно непохожим ни на какие другие. И все-таки не слишком дорогостоящим.» Эта мысль отрезвила ее. «Как же решить проблему? Я призову на это всю свою сообразительность, я буду думать, думать упорно, думать серьезно.» Саманта подняла лицо к солнцу и стала ждать, когда перед ней предстанет решение.

Вечер начался в небольшом ресторанчике на узкой улочке позади zócalo. Лео, Форман и Шелли Хейнз были единственными чужеземцами здесь. Кормили здесь обычно, а обслуживали еще хуже. Лео, однако, превозносил и то, и другое.

— Это вам не сонная забегаловка, ловушка для туристов. Это подлинная Мексика, никаких тебе поддельных соусов, никаких виляющих хвостом официантов. Это настоящий Акапулько, чистое золото Акапулько. — Он уставился на Шелли, как будто пытаясь бессловесно внушить ей какую-то мысль.

Чувствуя себя неловко, она занялась едой.

— Акапулько всегда был курортом?

— Валяй, Лео, рассказывай, — вступил в разговор Форман. — Ты же наш гид.

Лео отправил в рот громадную порцию такос с говядиной и начал свой рассказ.

— Говорят, жизнь в этом местечке зашевелилась где-то в 1927 году. До того времени здесь не было ничего, за исключением ослиной тропы через горы. Потом правительство раскошелилось на одностороннюю дорогу.

— И это превратило Акапулько в популярный курорт? — живо спросила Шелли.

В своих черных шелковых брюках и черно-бирюзовой блузе, с черными, зачесанными назад над полупрозрачным челом волосами, Шелли сегодня казалась Форману менее уязвимой, более похожей на шикарных, загадочных женщин, которых можно встретить в дорогих ресторанах и ночных клубах. И все-таки ее горло то и дело перехватывало от напряжения, а глаза все время перебегали с одного на другое. «Она, — сказал он себе, — словно окутана дымкой страха, словно в сгустившемся вокруг нее облаке зараженного чем-то воздуха, которое возвеличивает — или уничижает, кому что нравится, — присущую ей женственность, она испугана… благословенная женщина, проклятая женщина. Как передать все это в фильме? Если это можно будет сделать, “Любовь, любовь” станет живым портретом женщины — женщины, которая несомненно убегает от чего-то или бежит к чему-то… к чему?» «Интересно, — мелькнула у Формана мысль, — что думает по этому поводу Шелли?»

— Когда появилась дорога, — говорил Лео, — некоторые из самых ушлых мексиканцев стали приглашать к себе гостей. Но первый настоящий отель был построен только через семь лет. Прощай, неиспорченность и невинность! Здравствуй, доллар янки!

— Но разве он не помог этим людям? Разве они не начали больше зарабатывать, лучше жить? — спросила Шелли.

— Ух ты! — воскликнул Лео. — Ты это без балды?

— Веди себя вежливо, — мягко попросил Форман.

— Посмотрите на это место, — продолжил Лео. — Все запружено туристами. Тратятся целые состояния. Но деньги идут к деньгам. Кругом одни дельцы. Люди берут, только берут. Никто не получает удовольствия, никто не наслаждается, никто не расслабляется. Нет никакой любви. А платная дорога завершила начатое, — заключил он.

— Когда это было?

— Что-то около 1950, и раз, готово — второй Кони-Айленд[52] в Мексике!

— Если бы я думала, как вы, — сказала Шелли, — ни за что не приехала бы сюда.

— Может и так, — согласился Лео, снова обращая свои водянистые глаза на Шелли. — Вне этого мира меня нет. Никакой погони за прибылью, никакой боли, просто наслаждение красотой дня, вот и все. Я с людьми, настоящими людьми, все мы одно большое племя. Мы любим…

— Прошу прощения, — перебила его Шелли.

Лео погладил волосенки на подбородке и всем своим видом продемонстрировал непоколебимое пренебрежение.

— А мы можем встретиться с некоторыми из ваших друзей? — снова заговорила Шелли.

— Масло и вода, — нараспев протянул Лео. — Масло и вода.

— Это означает, — пояснил Форман, — что Лео сноб. Мы недостаточно хороши для того, чтобы смешаться с этими его любящими друзьями.