Я иду искать (СИ) - Гранд Алекса Страница 20

Без права на прощение. Дико. Необратимо.

Ненавижу себя за слабость, Крестовского — за умение жить здесь и сейчас, за способность брать все, что ему заблагорассудится, за власть, которую он до сих пор надо мной имеет, за…

— Заткнись, Лиля.

Взъерошенный Крест с безумным взглядом ненадолго прерывает наш сумасшедший поцелуй, и я буквально висну на Игнате, пока сильные руки сдергивают с меня промокший насквозь пиджак, попутно оглаживают запястья и взмывают вверх, чтобы расстегнуть молнию и избавить меня от влажного топа.

Ничего не соображаю вообще. Падаю в океан нежности, захлебываюсь растущим в геометрической прогрессии желанием, превращаюсь в проводник чувственности. Царапаю Крестовскому шею, стону в его приоткрытые губы и становлюсь семнадцатилетней девчонкой с жутким гормональным бунтом.

Краем сознания фиксирую, как щелкает очередная застежка и кружевной бюстгальтер улетает под узкую наверняка неудобную кровать. Как загипнотизированная, жду следующего действия и не выражаю протеста, когда ловкие пальцы молниеносно расправляются с пуговицами на моих брюках.

Порывистый. Жесткий. Непримиримый. Игнат никогда не тормозит на полпути и слишком хорошо знает все мои дефекты и триггеры. Не позволяет ни выдохнуть, ни отстраниться. Заново исследует давно изученные линии и изгибы и нарочито медленно рисует порочную карту на моем теле, вынуждая колени подкашиваться, а мозг отключиться.

Ни о чем сейчас не думаю. Ни о том, что мы с Крестом предаем собственный выбор. Ни о том, как после будем смотреть в глаза своим половинкам. Ни о том, как столкнемся с толпой гостей и будем объяснять наше затянувшееся отсутствие.

Подчиняюсь заполняющей каждую клеточку эйфории и отстраненно наблюдаю за тем, как Игнат освобождает меня от последнего кружевного клочка ткани, скользящего вниз к лодыжкам, и развратно улыбается. Выносит не подлежащий обжалованию приговор и толкает назад, впечатывая лопатками в твердую поверхность. Протаскивает колено между бедер. Кусает ключицу и замирает от прошивающей нас обоих судороги.

К этому моменту он до сих пор одет, я же полностью голая.

— Сука ты, Лиля…

Высекает рвано, резко разворачивает меня лицом к стене и утыкается носом в шею, когда раздается вежливый стук в дверь. От которого я сначала краснею, потом бледнею, выпутываюсь из кольца горячих рук и начинаю носиться по каюте, как ненормальная белка.

— Извините, пожалуйста. Мне сказали, что кто-то из гостей промок и нуждается в сменной одежде…

— Минутку.

Проглотив рвущийся наружу смешок, Крестовский прочесывает пятерней влажную шевелюру, прекращает дурацкие метания, поймав меня за запястье, и кивком указывает на достаточно вместительный для такого небольшого помещения шкаф, в который я трамбуюсь вместе с ворохом шмотья. После чего идет беседовать с девушкой, прервавшей наше безумие.

— Спасибо…?

— Оля. Меня зовут Оля.

— Спасибо, Оля. Оставьте оба комплекта.

— Но вы здесь…

— Один? Да. Лилия Романовна тоже где-то внизу. Я найду ее и сам все передам. Не волнуйтесь.

Выпроводив не в меру заботливого администратора, Игнат снова запирает замок, а я сижу в шифоньере с пылающими щеками, спутанными волосами и разрешаю запоздало проснувшейся совести меня грызть.

Что бы мы делали, если бы нас застал Сергей? Или Вика? Или отец именинницы импозантный Глеб Юрьевич? Рассказывали сказки? Травили нелепые анекдоты про любовника и вернувшегося из командировки мужа?

Живописные картинки одна за другой всплывают в моем богатом воображении, сердце гулко колотится, ладони потеют. И я торопливо покидаю свое убежище, планируя как можно скорее избавиться от общества Крестовского, в присутствии которого я не могу адекватно соображать.

Принимаю у него из рук белоснежную форменную рубашку и черные брюки и робко прошу.

— Не говори Сергею. Не говори никому.

Глава 15

Вдох-выдох, вдох-выдох.

Что-то поменять мы с тобою не в силах.

Авторы судьбы не укажут нас в титрах.

Игнат

— Не скажешь?

С явным дискомфортом выталкивает из себя Лиля и топит меня в серой глади чертовых омутов. Выпускает воздух из легких крохотными порциями, стыдливо поджимает пальцы ног, мнет зажатую в ладонях хлопковую ткань.

Нахохлившаяся, как мокрый после дождя воробей. Испуганная. И невероятно красивая. Настолько красивая, что стальным обручем стискивает грудь, и напряжение струится вдоль позвоночника.

С длинной изящной шеей. Острыми выпирающими ключицами. С маленькой родинкой чуть ниже пупка. Даже со смазавшимися от незапланированного купания тенями и черными дорожками от потекшей туши на щеках невероятная.

Хрустальная, нежная, беззащитная. И в то же время способная посыпать твое сердце кайенским перцем и перемолоть его в мясорубке. Переломать кости, выкрутить суставы и нанести удар, когда ты меньше всего ждешь…

Не забывай, Крест, тебя уже один раз пережевали и выплюнули.

Мотнув головой, я стряхиваю с себя паутину гипнотического наваждения, напрасно ищу что-то в подернувшихся плотной пеленой глазах и твердо ей обещаю, сглатывая осевшую на нёбе горечь.

— Не скажу. То, что случилось в каюте, останется в каюте.

— Спасибо.

От ее неуместной благодарности дергаюсь, как от пощечины, все мышцы каменеют, самоконтроль отправляется куда-то в тартарары вместе с намерением остепениться и больше внимания уделять Вике.

Куда там! Стиснув зубы, я прикладываю максимум усилий, чтобы опять не слететь с катушек, не распластать Аристову по кровати и не вляпаться в нее, как желторотый юнец. Дышу глубоко и длинно, смеживаю веки и параллельно сдираю с себя прилипшую к телу одежду, ощущая характерное покалывание на ребрах.

Знаю, что Лиля смотрит. Знаю и испытываю мстительное удовлетворение, нарочито медленно натягивая на бедра узкие черные брюки и оставляя рубашку с чужого плеча болтаться расстегнутой.

— Я пойду первым. Ты чуть позже.

— Хорошо.

Кивает согласно, покладистая, а меня разрывает изнутри. Трясет, как при продолжительной бомбежке. Шатает, как в свирепый девятибалльный шторм. Скручивает в бараний рог при виде ее подрагивающих ресниц и трепыхающейся на шее жилки. И в очередной раз выбивает к хренам предохранители. Замыкает, зацикливает, кружит.

Раз, два, три, четыре. Шаг, другой. Мои жесткие пальцы стирают с Лилиных пухлых губ остатки матовой помады, размазывают бежевую краску кривой линией по щеке, стискивают упрямый подбородок. Тело, вопреки законам здравого смысла, льнет к телу, кровь густеет и начинает закипать.

— Учти, разговор о моем отцовстве не закрыт. Мы просто отложили его ненадолго.

Повисающая между нами тишина давит на барабанные перепонки, врезаемся друг в друга на бешеной скорости, хоть и стоим недвижимо, транслируем молчаливо такую убийственную гамму, что удивляюсь, как нас не раскидывает по разным углам.

Еще десять минут назад стонали от страсти в унисон, а теперь глотки готовы друг другу грызть — в этом все наши отношения с Аристовой. Гребанные эмоциональные качели, чертовы американские горки, зона свободного падения в Огайо. Нервная система в клочья, самообладания ни на грамм, тщательно лелеемые принципы в лепешку.

— Я все равно вытащу из тебя правду. Можем это сделать безболезненно, по-моему. Или со спецэффектами, если будешь сопротивляться.

Балансируя по канату, я вываливаю на бледнеющую Лилю два варианта и резко отлипаю от нее, ломая контакт. Если в эту же секунду не уберусь отсюда, рванет мощнейший по силе снаряд, разнесет немаленькую яхту в щепы и обязательно кого-нибудь покалечит.

Не то чтобы меня волновали сопутствующие жертвы, но остудить дымящуюся башку и скорректировать стратегию необходимо.