До первого снега - Алиса Гордеева Страница 20

Старшая школа Тревелина без преувеличений похожа на колонию для несовершеннолетних преступников: потрёпанная снаружи и безнадёжно устаревшая внутри. Стены этого здания, я уверена, никогда не знали ремонта, а ученики — элементарных норм поведения. Никакой школьной формы и дисциплины. Ничего целого и исправного. Ни одного доброжелательного взгляда, зато куча косых и придирчивых.

Парни беснующейся толпой, совершенно не стесняясь, отпускают пошлые шутки и сами же, раздирая глотки, безудержно ржут над ними. Разнузданные и неопрятные, они откровенно пожирают меня глазами, вынуждая притворяться глухой и немой. Отвечать им — бессмысленно, а вслушиваться в слова — весьма глупо. Потому нахожу на полу небольшую дыру в линолеуме и пристально изучаю её взглядом, едва сдерживаясь, чтобы не дать дёру.

Навязчивое внимание юнцов-переростков подогревается открытой неприязнью местных девушек, что рьяно шушукаются за спиной и тыкают в меня пальцами. А ещё оценивают: каждая навешивает свой ярлык.

Теперь понимаю, почему Мика так радовалась окончанию учёбы: таких, как она, здесь попросту нет. Одетые вульгарно и дешёво, разукрашенные словно на Хэллоуин, местные красотки больше похожи на девушек лёгкого поведения, нежели на школьниц, пришедших за знаниями.

— Не бойся, Рита! — Тео сжимает мою ладонь. Благодаря мне и ему достаётся от местных шутников на орехи. — Они не тронут тебя. Пошумят и угомонятся.

— Мне бы твою уверенность.

— Ну а что ты хочешь? — парень пожимает плечами. — Посмотри на нас и на себя! Ясное дело, что у ребят сносит крышу, а девчонки завидуют. Дай им время — они привыкнут.

Оглядываюсь. Обшарпанные стены непонятного цвета, немытый пол и десятки пар глаз, неустанно следящие за каждым моим вздохом. Может, местные и смогут привыкнуть ко мне, но я к этому хаосу — никогда!

Разрывающий ушные перепонки своей громкостью и дребезжанием звонок вынуждает Тео закинуть потёртый тряпичный рюкзак с эмблемой американской рок-группы на плечо, а затем оставить меня в одиночестве дожидаться деда.

— В десять будет большая перемена. Встретимся в кафетерии. Обещаю со всеми познакомить, — прежде чем убежать, бросает Тео и, заручившись моим несмелым кивком, в два шага скрывается из вида.

Постепенно гул вокруг стихает: толпы шумных подростков расходятся по кабинетам. Набираюсь смелости встать и немного пройтись вдоль длинного коридора, стены которого усыпаны покорёженными металлическими шкафчиками и наглухо закрытыми дверями учебных аудиторий. Давящая атмосфера, разбавленная мерцанием люминесцентных ламп, изрядно угнетает и напрочь вычёркивает едва зародившуюся вчера надежду — выдержать в Тревелине целый год.

— Рита! — окликает Анхель, и я резко оборачиваюсь. — Это сеньор Гомес, директор школы.

Дед указывает на пузатого мужичка ростом едва доходящим до середины двери и огромными залысинами во всю голову. Вид у директора, прямо сказать, не ахти, да и внешне он больше смахивает на любителя аквариумных рыбок, нежели на человека, занимающего серьёзную должность. Ещё бы под началом плешивого пузана в школе царил порядок.

— Сеньорита Морено, рад вас видеть! — шепелявит мужичок, недоверчиво осматривая меня с ног до головы. А затем начинает втирать про правила этого якобы учебного заведения и про индивидуальную программу моей адаптации к местным образовательным стандартам. Безумное количество утомительных слов наконец завершается неутешительным вердиктом: я зачислена в это подобие школы и могу приступить к занятиям. Толстяк с гордостью вручает мне расписание и связку хлипких ключей от шкафчика, а затем, проводив до библиотеки, подхватывает Анхеля за плечо и уводит старика, чтобы решить последние нюансы.

Несколько потрёпанных учебников скидываю в не менее замученный жизнью шкафчик, что расположился в самом дальнем углу длинного коридора, и квело бреду к первому согласно расписанию кабинету. Но постучаться и зайти не решаюсь: мне страшно представить, сколько пар глаз моментально вонзятся в меня недобрыми взглядами, если я заявлюсь вот так, посреди урока. А потому мысленно вычёркиваю испанский из расписания и даю себе слово набраться смелости к следующему.

Шаркая балетками по испещрённому чёрными полосами чумазому линолеуму, дохожу до школьной столовой и вспоминаю, что именно здесь договаривалась встретиться с Тео. Беглый взгляд на часы: до назначенного времени осталось не так и долго, не больше тридцати минут. И как бы сильно ни бил в нос удушливый запах перегоревшего масла, царящий вокруг, беру бутылку воды и что-то наподобие сэндвича, благо деньги на обеды Анхель успел ещё с утра сунуть мне в руки, и благополучно занимаю неприметный столик в углу возле окна.

Правда, в считаные минуты моё уединение заканчивается. Топот чужих ног, смех и болтовня постепенно начинают заполнять пространство вокруг, прогоняя сердце в пятки. Зря я надеялась, что до столкновения с реальностью у меня есть в запасе полчаса.

Мне хочется сжаться и стать невидимой. Понимаю, что если при Тео и возле кабинета сеньора Гомеса эти отморозки не скупились на слова, то здесь и вовсе сожрут, не подавившись. Проклинаю себя, что не надела поношенные вещи Мики, а выбрала, как последняя идиотка, белоснежную блузу и строгую юбку в клетку. В своём деловом и безупречном стиле среди толпы оборванцев я подобна красной тряпке в руках неопытного тореадора.

Сквозь бешеное биение сердца, эхом отдающееся в ушах, различаю летящие в свой адрес очередные выпады и смешки. Господи, да когда же это закончится?

— Эй, ты язык проглотила? Отвечай!

Голос грубый и безжалостный. Он бьёт похлеще пощёчины, заставляя и без того напряжённые нервы с треском разрываться.

— Отцепись от неё, видишь, и так вся трясётся!

Почему они не могут оставить меня в покое? Неужели не понимают, что мне и без них тошно находиться здесь: чужая школа, чужой город, чужая страна.

— Может, она не понимает по-нашему?

Закрываю глаза, чтобы вернуться домой хотя бы в своих воспоминаниях. Я не выдержу в этом аду целый год.

— Эй, милашка, за какие грехи тебя сослали в Тревелин?

Голосов становится всё больше. Дикие, невоспитанные, грубые. Кожей ощущаю на себе любопытные взгляды: ещё бы, для всех я сродни цирковой обезьянке, этакий невиданный доселе диковинный зверёк.

Зажимаю руками голову, склоняясь к паршивому сэндвичу