Наталия Миронина - Завтрак для Маленького принца Страница 20

Это очень странное и неприятное ощущение – усталость от дела, которому ты проучился столько лет. Это ощущение внутренней душевной неподвижности затягивало меня все глубже и глубже, одновременно заставляя психовать – ведь вокруг меня кипели творческие страсти. Со мной же происходило что-то непонятное, что больше подходило под определение «эмоциональная усталость». Я занимался в классе, выкладывался на репетиции, но на сцене не добавял ничего нового. Я танцевал так, словно танцевал для домашних, – с удовольствием, но без профессионального рвения.

– Два разных человека – на репетиции и на сцене, – отметил хореограф, который занимался со мной в театре.

– Я это чувствую, – признался я, – но пересилить себя не могу, – у меня ощущение, что главную награду я уже получил – пришел работать в Мариинку.

– Таких здесь не мало, – покачал головой тот, – обойдут на повороте.

Ничего нет лучше дороги – какое счастье иногда оставить позади все неразрешенные вопросы, людей, которых вдруг перестал понимать, и свою собственную растерянность. Собираясь уезжать из Питера, я не знал, насколько правильно поступаю, не знал, нужно ли было соглашаться на участие в рискованной постановке. Может быть, следовало бороться за роли в своем театре, доказывать правоту и наказать обидчиков. В конце концов, проявить характер. Но я не стал этого делать, мне хотелось уехать, и совершенно не были важны амбиции. Соглашаясь на работу в Москве, я прежде всего надеялся избавиться от засасывающего чувства «разболтанности жизни». И при этом у меня не было ощущения бегства – было ощущение легкости, словно я, сделав усилие, разорвал утомительную, неприятную связь.

Уезжая, я расставался со всей историей моей семьи – и это тоже воспринимал с облегчением. Мать с отцом были здоровы, счастливы. Глядя на них, можно было бы уверовать в непреходящую силу любви, если только не помнить все предшествующие события.

Она

Глава первая

– Послушай, Таня, надо кое-что обсудить, – сказал муж, неожиданно появившись в проеме кухонной двери, – дело в том, что у меня есть сын.

Я жарила курицу. Аккуратно нарезанные кусочки, посыпанные паприкой, солью и черным перцем. Это блюдо я готовила часто – в меру острое, в меру жирное, оно еще было хорошо тем, что, остывшее, представляло идеальный «перекус» для позднего вечера. Для времени, когда муж – художник – выходил из своего кабинета, утомленный творческим процессом, а готовить мне уже не хотелось.

– Прости, Коль, не поняла, кто есть? – Я осторожно поддела готовый кусочек и собралась переложить его на блюдо.

– Сын. У меня есть сын, – произнес муж громко и отчетливо.

Румяный кусок готовой курицы упал на пол, обдав жирными брызгами мои тапочки.

– Я все понимаю, – забормотал тут же муж, – наверное, надо было выбрать другой момент… Да и вообще, тут надо либо молчать, либо сразу во всем признаваться, но…

– Коля, я правильно поняла? У тебя есть сын?

– Да, и ему двенадцать лет.

– Ты уверен в этом? – Я попыталась вытереть бумажным полотенцем жирное пятно на полу и одновременно рассмотреть свои тапочки. Впрочем, мой мозг вдруг отказался фиксировать картинку – курица на сковородке, муж в дверях, жир на полу, пятна на тапочках, – все это разделилось на отдельные фрагменты и в единое целое не собиралось.

– Тань, вылези из-под стола, – попросил муж, – а то так неудобно разговаривать.

– Да, все. – Я наконец выпрямилась. – Значит, давай я сейчас сяду, а ты мне расскажешь, кто это тебе такие басни рассказывает. Аверинцев, ты имей в виду, эти ваши киношные дамочки столько лапши на уши повесят…

Все это я проговорила весело, словно все красотки «Ленфильма» сообщали моему мужу об общих детях чуть ли не каждый день.

– Тань, это не киношные дамочки. И не лапша. Это мой сын, ему двенадцать лет.

– И его мама решила наконец познакомить папу с мальчиком. А заодно что-нибудь попросить…

– Нет. Я и маму, и мальчика знаю все эти годы.

– Все двенадцать лет? – Я наконец оставила в покое сковородку и села на стул.

– Да, Тань. Вот так вот все получилось.

– Пожалуй, чай пить сегодня не будем. Давай водку или коньяк. Иначе я не смогу осмыслить все услышанное.

– Может, не надо?

Мой муж, Аверинцев, знал, о чем просил. Как-то давно я устроила ему сцену ревности, но предварительно выпила водки. Это обстоятельство позволило мне разбить немало посуды, разорвать его наброски и разметать тюбики с масляной краской. Я осознавала, что веду себя ужасно, но тогда еще не понимала, что это практически безнадежная затея. Тогда я еще не знала, что мой муж – натура творческая и неуправляемая. Философский взгляд на некоторые моменты в его поведении у меня появился позже. Я очень обрадовалась собственной мудрости – получалось, что если не сильно обращаешь внимание, то вроде как и нет ничего раздражающего.

– Так, давай коньяк и рассказывай. – Я вдруг поняла, что если сейчас не почувствую обжигающую нёбо жидкость и в голову мне не ударит хмель, то сойду с ума. Или убью своего дорогого Николая Николаевича.

Коньяк показался безвкусным, а рассказ мужа – совершенно невероятным.

– Правильно я понимаю, что с этой женщиной ты жил все эти годы. Ну, встречался, – поправилась я, заметив протестующее движение его руки. В душе у меня начинали полыхать зарницы. Какая, к черту, разница, как называется форма вашего сожительства?! Если вашему ребенку уже двенадцать лет и вы оба принимаете в нем участие?! Какая разница, как ты к ней относишься, если все это время ты жил на два дома?! И что меняется от того, что она уезжает куда-то там?! По лицу мужа я читала поэму о страхе признания и потери, мучительную историю любви и ошибок. – Что ты хочешь от меня? – Я посмотрела на мужа, когда тот закончил свои объяснения.

– Я не знаю. Чтобы ты простила меня. Чтобы отнеслась к сыну хорошо. Ему тяжелее всех. Он ведь совсем мальчишка.

– Считай, что я хорошо к нему отношусь. Про его мать слышать ничего не хочу.

Я заглянула в рюмку с коньяком. На дне перекатывались две маслянистые янтарные капли. Коньяк, не имеющий сейчас ни вкуса, ни запаха, хотя бы был красив.

– Таня, я не смогу тебе все объяснить. Понимаешь, нет у некоторых вещей четкого наименования. Есть только понятие… А понятие – это такая вещь, которая и враньем может оказаться. Я тогда влюбился…

– Не надо, – остановила я мужа жестом, – мне совершенно не нужно знать подробности. Совсем не нужно. Будем считать, что я ничего не слышала.

– Правильно ли это? Давай выясним все детали, потом ты же изведешь себя и меня расспросами, подробностями. Ты будешь жить и сопоставлять, сравнивать, выяснять – а что было в тот момент, когда ты уезжала в командировку, когда я отсутствовал в экспедиции…