Николас Спаркс - Лучшее во мне Страница 20

И главное, он без зазрения совести лгал ему. Потушив сигарету о крыльцо, Тед подумал, что им с Эби в скором времени, как пить дать, не избежать серьезного разговора. Но сначала самое важное: Доусон. Он, Тед, долго ждал этого момента. Это из-за Доусона у него кривой нос и это из-за него ему когда-то пришлось носить шины на челюсти. Это из-за Доусона над ним насмехался тот малый и девять лет коту под хвост. Никто никогда не смел шутить с ним безнаказанно. Никто. Ни Доусон, ни Эби. Никто. Да, долго он ждал этого момента.

Тед оглянулся. Халупа была построена в начале века, и единственная лампочка на потолке, висевшая на проводах, едва рассеивала мрак. Тина, его трехлетняя дочь, сидела на затрапезном диванчике перед телевизором и смотрела какой-то диснеевский мультик. Элла молча прошла мимо. На плите в кухне стояла покрытая толстым слоем свиного жира сковорода. Элла направилась кормить младшую дочь, которая, вся перемазанная чем-то желтым и вязким, вопила на своем высоком стульчике. У двадцатилетней Эллы были узкие бедра, жидкие каштановые волосы и россыпь веснушек на щеках. Платье едва скрывало уже заметный живот. Семь месяцев, и она устала. Она постоянно чувствовала себя усталой. Тед схватил со стойки ключи, и Элла обернулась.

— Уходишь?

— Не твое дело, — рявкнул он. Когда она снова отвернулась, он потрепал ребенка по голове и направился в спальню. Вытащив из-под подушки «глок» и заткнув его за пояс, он почувствовал возбуждение, словно бы все в мире идет как надо.

Пришло время раз и навсегда решить все проблемы.

7

Когда Доусон вернулся с пробежки, несколько постояльцев, просматривая «США сегодня», пили кофе в холле гостиницы. Поднимаясь по лестнице в свой номер, он уловил запах яичницы с беконом из кухни. Доусон принял душ, надел джинсы и рубашку с коротким рукавом и спустился к завтраку.

К этому времени почти все уже позавтракали, поэтому Доусону пришлось есть в одиночестве.

Несмотря на пробежку, он не слишком проголодался, но хозяйка гостиницы, женщина в возрасте около шестидесяти по имени Элис Рассел, которая, выйдя на пенсию, переехала в Ориентал восемь лет назад, положила ему на тарелку еду, и Доусону показалось, что она огорчится, если он не съест все до последней крошки. Хозяйка всем своим видом — в том числе передником и клетчатым платьем — напоминала ему бабушку.

Пока он ел, Элис рассказала ему, что они с мужем, как и многие другие по выходе на пенсию, переехали в Ориентал, чтобы исполнить свою мечту — плавать на яхте. Однако мужу это занятие в итоге наскучило, и несколько лет назад они купили бизнес. Что женщина была не местной, стало ясно сразу, поскольку обращалась к Доусону «мистер Коул», хотя он сообщил ей, что вырос в этом городе. Она явно о нем ничего не знала.

Однако родственники Доусона не давали о себе забыть. Доусон видел в магазине Эби, поэтому быстро свернул за угол в какой-то проход между домами и побежал к гостинице, стараясь держаться подальше от главной дороги. Ему совсем не хотелось неприятных эпизодов с родственниками, тем более с Тедом и Эби. Но тревожное чувство, что дело еще не закрыто, не оставляло его.

Однако впереди его ждали дела. Закончив завтрак, Доусон взял заказанный им еще в Луизиане букет и сел в арендованную машину. По пути, желая убедиться, что никто за ним не следит, он то и дело посматривал в зеркало заднего вида. На кладбище мимо знакомых могильных камней он прошел к могиле доктора Дэвида Боннера.

Как и надеялся Доусон, посетителей на кладбище не было. Он положил у камня цветы, произнес короткую молитву за семью покойного и, постояв у могилы несколько минут, вернулся в гостиницу. Выйдя из машины, он посмотрел вверх. Небесная синева простиралась до самого горизонта. Жара уже наступала. Рассудив, что грех не использовать такое замечательное утро, Доусон решил немного пройтись.

Яркое солнце слепило, отражаясь в водах Ньюс, и Доусон нацепил темные очки. Он перешел улицу и огляделся вокруг. Магазины были открыты, но покупателей возле них не наблюдалось, и Доусон с удивлением подумал, как они умудряются выживать в отсутствие клиентов.

Взглянув на часы, Доусон увидел, что до встречи у него остается еще полчаса. Тогда он решил заглянуть в кофейню, мимо которой пробегал утром. Правда, кофе ему не хотелось, но он решил, что бутылка воды не помешает. Поднялся легкий ветерок. Дверь кофейни распахнулась и оттуда вышла некая особа, при виде которой рот Доусона сразу же растянулся в улыбке.

Аманда стояла у стойки кафе «Бин», добавляя сливки и сахар в чашку эфиопского кофе.

Некогда маленький домик с выходом на бухту, «Бин» предлагал около двадцати различных сортов кофе с восхитительной выпечкой, и Аманда, приезжая в Ориентал, обязательно заглядывала сюда. Здесь, как и в «Ирвинз», местные жители собирались обсудить последние городские новости. За спиной Аманды слышался гомон разговоров. Хоть утренний наплыв посетителей остался позади, народу в кафе оказалось гораздо больше, чем ожидала Аманда.

Девушка лет двадцати за стойкой работала как заведенная, не останавливаясь ни на минуту.

Аманде смертельно хотелось кофе. Утренняя перепалка с матерью совсем обессилила ее.

Стоя под душем, она решила вернуться в кухню и нормально поговорить с матерью, однако к тому моменту, как она взяла полотенце, ее намерения изменились. Аманду до сих пор не оставляла надежда, что в один прекрасный день в ее матери проснется сочувствие и желание поддержать свою дочь, которой этого так не хватало. Но к сожалению, гораздо легче было представить выражение шока и разочарования на материнском лице при упоминании имени Доусона. Затем последует тирада, повторяющая полные возмущения, снисходительные нравоучения, которые она ей читала в подростковом возрасте. Ее мать исповедовала традиционные ценности.

А это подразумевало, что решения бывают либо удачные, либо неудачные, выбор — либо правильный, либо неправильный, и есть грани, которые нельзя переступать. Существуют негласные правила поведения, и прежде всего те, что касаются семьи. Аманда знала эти правила, ей были известны убеждения не терпевшей нытья матери, которые зиждились на чувстве ответственности и неотвратимости последствий сделанного. Это не всегда плохо, и в отношениях с собственными детьми Аманда тоже иногда следовала этой философии, но лишь в тех случаях, когда знала, что ее детям она на пользу.

Разница между ней и ее матерью в том, что матери незнакомо сомнение. Она всегда точно знала, кто она такая и что ей нужно делать, словно жизнь — это песня, с которой лишь нужно шагать в такт, и тогда все получится как задумано. Ее мать никогда и ни о чем не жалела.

Однако Аманда совсем другая. К тому же она не могла забыть, как равнодушна была мать и во время болезни Беи, и после ее смерти. Нет, она, конечно же, выражала сочувствие и присматривала за Джаредом и Линн, когда Аманда с Фрэнком мотались в раковый центр Дьюка. В течение нескольких недель после похорон она даже пару раз приготовила обед. Но Аманда никогда не могла принять демонстрируемого матерью стоического смирения с происшедшим, и ее возмущению не было предела, когда мать через три месяца после смерти Беи стала читать ей лекцию о том, что Аманде необходимо «вернуться в строй» и «перестать себя жалеть». Как будто смерть ребенка — что-то вроде трагического окончания романа.

Аманду до сих пор душил гнев, когда она вспоминала об этом. Иногда она сомневалась, способна ли ее мать на сопереживание вообще.

Аманда выдохнула, напоминая себе, что мать живет совсем в ином мире, не похожем на ее.

Мать, судя по ее отрывочным воспоминаниям о своем детстве, выросла в семье, где царила любовь. Она не имела высшего образования и всю жизнь безвыездно прожила в Ориентале.

Возможно, именно это сформировало ее характер, ее однозначное отношение к вещам, ведь ей не с чем было их сравнить. И в ее семье всегда царила любовь, судя по тем отрывочным сведениям о ее детстве, которыми мать с ней делилась. Хотя никто ничего не знает наверняка.

Но точно Аманда знала лишь одно: откровения с матерью принесут скорее неприятности, чем пользу, а этого Аманде совсем не хотелось.

Только она накрыла стаканчик с кофе крышкой, как зазвонил сотовый. Звонила Линн. Аманда вышла на маленькое крыльцо, и несколько минут разговаривала с дочерью, потом позвонила Джареду на его мобильный и, разбудив его, в ответ выслушала сонное бурчание. Он только и сказал, что с нетерпением ждет ее возвращения в воскресенье, и отключился. Аманда жалела, что нельзя позвонить Аннет, но утешилась тем, что та наверняка здорово проводит время в лагере.

Помедлив, она позвонила на работу Фрэнку. Несмотря на то что она говорила матери, раньше у нее для этого времени не нашлось. Аманде, как всегда, пришлось дожидаться, пока у Фрэнка появится свободная минута между приемами.