Сесилия Ахерн - Люблю твои воспоминания Страница 21

— Да, этой Кейт, — смеюсь я. Он так ей этого и не простил.

— Что это вообще за имя такое? Эта девица была ходячей неприятностью. Она хоть чего-нибудь достигла в жизни?

— Нет, совсем ничего. Она просто продала свой магазин за два миллиона, чтобы стать неработающей матерью. — Я пытаюсь не улыбнуться потрясенному выражению его лица.

Он говорит заинтересованно:

— Конечно, позвони ей. Поболтаете. Вы, женщины, любите это делать. Это хорошо для души, как говаривала мама.

Твоя мама обожала чесать языком, всегда с кем-то о чем-то болтала.

— Интересно, откуда в ней это? — спрашиваю вполголоса, но, как по волшебству, уши отца вытягиваются в мою сторону, не пропуская ни слова.

— От ее знака зодиака, вот откуда. Телец. Несла кучу чуши.

— Папа!

— Что? Думаешь, это признание в том, что я ее ненавидел? Нет. Ничего подобного. Я любил ее всем сердцем, но эта женщина несла кучу чуши. Ей было недостаточно просто рассказать что-то. Я должен был также выслушать, что она по этому поводу чувствует. Десять раз подряд.

— Ты же не веришь в знаки зодиака. — Я толкаю его локтем.

— Еще как верю. Мой знак — Весы. — Он покачивается из стороны в сторону. — Видишь, как я прекрасно сбалансирован.

Я смеюсь и иду в свою комнату, чтобы позвонить Кейт. Вхожу в спальню, практически не изменившуюся с того дня, как я отсюда уехала. Несмотря на редких гостей, приезжавших после моего отъезда, родители так и не убрали оставшиеся после меня вещи. Наклейки группы «Кьюэ» так и остались на двери, кусочки обоев оторваны вместе со скотчем, державшим на стене плакаты. В виде наказания за порчу стен папа заставил меня стричь траву в саду за домом, но в процессе я проехала газонокосилкой по какому-то кустику. Он не разговаривал со мной до конца дня. Оказалось, что в том году пуст расцвел в первый раз с тех пор, как он его посадил. Тогда я не могла понять его печали, но после многих лет, потраченных на тяжкий труд выращивания брака, в результате чего он только завял и умер, вполне понимаю его состояние. В одном я уверена: он не испытывал облегчения, которое сейчас чувствую я.

Моя крошечная спальня вмещала только кровать и шкаф, но для меня это был целый мир. Личное пространство, где я могла думать и мечтать, плакать и смеяться и ждать, когда стану достаточно взрослой, чтобы делать все те вещи, которые мне делать не разрешали. Мне единственное место на земле тогда и — тридцать три года спустя — мое единственное место теперь. Кто мог знать, что я снова окажусь здесь, не обретя ничего, о чем мечтала и, что еще хуже, мечтаю до сих пор? Я не стала членом группы «Кьюэ», не вышла замуж за ее лидера Роберта Смита, да и никакого другого мужа у меня нет. Как нет и ребенка. Обои покрыты диким цветочным рисунком, совершенно не располагающим к отдыху и покою. Миллионы крошечных коричневых цветочков на крошечных выцветших зеленых стебельках. Ничего удивительного, что я закрыла их плакатами. Коричневый ковер со светло-коричневыми завитушками покрыт пятнами от пролитых духов и косметики. Новые предметы в комнате — старые и выцветшие кожаные чемоданы, лежащие на шкафу и собирающие пыль со времени смерти мамы. Папа никогда никуда не ездит: он давно решил, что жизнь без мамы для него — само по себе путешествие.

Последнее приобретение — новое покрывало. Новое в том смысле, что мама купила его, когда моя комната стала гостевой, а это уж больше, чем десять лет назад. Мы с Кейт решили вместе снимать квартиру, и за год до маминой смерти я съехала. Сколько раз потом я жалела об этом! Я сама у себя отняла все эти бесценные дни, когда не просыпалась под ее долгие зевки, похожие на песни, не слышала ее бормотания себе под нос, когда она обсуждала планы на день, пока на заднем фоне звучало радио-шоу Гея Берна. Мама обожала Гея Берна, ее единственным желанием было познакомиться с ним. Она сумела приблизиться к исполнению этой мечты, когда они с папой достали билеты в зрительный зал на «Позднее-позднее шоу», и она многие годы рассказывала об этом. Думаю, она была немножко в него влюблена. Папа его ненавидел. Вероятно, он знал о ее влюбленности.

Правда, теперь папа слушает все программы Гея Берна. Он напоминает папе о драгоценном времени, проведенном с мамой, как будто, пока слышится голос Гея Берна, он слышит мамин голос. Когда она умерла, он окружил себя всем тем, что она обожала. Каждое утро слушал по радио Гея, смотрел мамины телепередачи, во время еженедельного похода за покупками покупал ее любимое печенье, хотя никогда его не ел. Ему нравилось видеть его на полке, когда он открывал шкаф, любил видеть ее журналы рядом со своей газетой. Любил, чтобы ее тапочки стояли рядом с ее креслом у камина. Папа постоянно напоминал себе, что его мир не рухнул. Не важно, к каким средствам он для итого прибегал.

В шестьдесят пять лет он был слишком молод, чтобы потерять жену. В двадцать три года я была слишком молода, чтобы потерять мать. В пятьдесят пять она не должна была потерять свою жизнь, но рак, похититель секунд, обнаруженный слишком поздно, украл эту жизнь у нее и у всех нас. Папа женился по тем временам довольно поздно, и ему было уже сорок два года, когда появилась я. Мне кажется, в юности какая-то девушка разбила его сердце, но он никогда не говорил об этом, а я не спрашивала. Зато он неоднократно повторял, что провел больше дней своей жизни в ожидании мамы, чем вместе с ней, но что каждая секунда, проведенная в поисках ее, а после — в воспоминаниях о ней, стоила вечности.

Мама так и не познакомилась с Конором, и я не знаю, понравился бы он ей или нет. Даже если бы и не понравился, она была слишком вежливой, чтобы эго показать. Мама любила всех людей, но особенно веселых и энергичных, людей, которые жили взахлеб и чем-то отличались от всех остальных. Конор милый. Бурное проявление чувств ему не свойственно.

«Милый» — всего лишь еще один синоним слова «приятный». Замужество с приятным человеком дает вам приятный брак, но ничего больше. Быть приятным неплохо, но лишь когда это качество — одно из многих, а не единственное в человеке.

Папа не из тех людей, которые осуждают своего ближнего. Единственная негативная характеристика, данная папой Конору, была такая: «Что это, черт возьми, за мужчина, который любит теннис? Истинный фанат Гаэльской спортивной ассоциации и футбола, папа выплюнул это слово так, как будто оно пачкало ему рот.

Наша неспособность произвести на свет ребенка не слишком изменила папино мнение. Всякий раз, когда тест на беременность отказывался показать две полоски, папа винил в этом теннис и особенно маленькие белые шорты, которые Конор иногда носил. Я знаю, он говорил все это для того, чтобы заставить меня улыбнуться, иногда это срабатывало, иногда — нет, но это была безопасная шутка, потому что мы все понимали, что проблема не в теннисных шортах и не в мужчине, который их носит.