Альмудена Грандес - Любовь в ритме танго Страница 21

Мир принадлежал Рейне, он был создан таким же тихим, как она, и благоволил ей своими цветами и своим размером. Он как будто был создан по лекалам, с самого начала предназначенным для одной актрисы влюбленным в нее неизвестным мастером. Рейна царствовала с естественностью, которая отличает истинных монархов от бастардов-узурпаторов. Она была доброй, грациозной, нежной, бледной и изящной, словно миниатюра, кроткой и невинной, как девочки на иллюстрациях к сказкам Андерсена. Она не всегда все делала хорошо, само собой разумеется, но даже когда она проигрывала, ее просчеты соответствовали неписанным законам, правящим в мире, то есть были вполне допустимыми, такими, что их все принимали в качестве неизбежной нормы. И когда она решала быть плохой, то и в этом качестве выглядела изящно. Я, с моей привычкой действовать прямо, удивлялась способностям сестры.

Мы были настолько разными, что несходство наших лиц и тел казалось мне уже неважным, а когда люди удивлялись тому, что мы близнецы, я думала, без сомнений, что Рейна — девочка, а я — нет. Много раз я думала, что если бы мы казались окружающим людям похожими, все было бы иначе. Я постоянно размышляла над феноменом сходства, которого мы избежали, думала, что в противном случае я бы чувствовала то же самое, что и сестра. Но я не имела с ней ничего общего, и она, мне кажется, а вовсе не чувствовала моих страданий и переживаний. Мы не совпадали во всем — от выбора гренок за завтраком до времени пребывания в ванне по вечерам. Порой мене казалось, что Рейна находится где-то рядом, что она намного ближе мне, чем все остальные люди. За завтраком меня не покидало ощущение, что гренки, которые я ем, — это ее гренки, ванна, в которой я моюсь, — ее ванна. Потому что все, чем я пользовалась, было дубликатами вещей сестры, с той лишь разницей, что в ее руках они выглядели более естественными, чем в моих. Это только подчеркивало наше несходство. Мир, в котором мы жили, был тем местом, которое Рейна будто бы выбрала для себя. Мне не хватало сил, чтобы сменить маску, которую я создала по подобию своей сестры, достоинств которой у меня никогда не будет. Я чувствовала, что напоминаю однорукого фокусника, слепого фотографа, крошечной гайкой (к тому же еще и с дефектом), мешающей слаженной работе гигантской божественной машины. Я хотела стать лучше и напрягала память, чтобы запомнить каждое слово Рейны, каждый ее жест, каждый поворот ее головы.

Каждое утро я вставала с постели, намереваясь прожить новый день правильно, без ошибок. Я даже составляла в голове некий план, но если только начинала ему следовать с утра и до вечера, то непременно ошибалась. Я вела себя хорошо и предусмотрительно, но не могла забыть о том, что девочка, которой я хотела стать, была всего лишь глупой упрямицей, возможной копией моей сестры, а никак не мной. Мое поведение меня не беспокоило, ведь внутри я продолжала оставаться самой собой. Во всей этой путанице между мною настоящей и вымышленной преобладала любовь, которую я испытывала к Рейне, — чувство, невероятно сильное временами. Это чувство никогда не переставало быть любовью, но в то же время оно никогда не доходило до абсолютного, абсурдного состояния. Думаю, чтобы сильно кого-то любить, необходимо преодолеть чувство самосохранения, а я этого не сделала и потому всегда сильно раздражалась, когда видела Рейну. Чем дальше, тем тяжелее я выносила то, что Рейна много времени проводила с отцом, пока я ждала его в Фернандес де Алькантара, так же, впрочем, как мама и Магда. Я постоянно билась над решением головоломки мироздания, придуманной каким-то утомленным духом, который развлекался, рисуя части своего ребуса на отдельных лоскутах ткани, очень похожих между собой. Темные портреты, висевшие на стенах дома на Мартинес Кампос, и были частью этого ребуса.

К сестре я испытывала инстинктивную зависть, усиливающуюся всякий раз, когда я бывала свидетельницей ее раскованного поведения. Она справилась со своими болезнями и, казалось, полностью переросла трагические последствия своего рождения. Рейна превратилась, может, и не в абсолютно здоровую девочку, но в нормальную, среднего роста и удивительно хрупкую, по-своему милую — создание неизвестного творца, внимательного к мелочам. Ее тело и душа были гармоничными, а потому казались совершенными, и, без сомнения, Рейна внушала восхищение. В первую очередь это касалось внешней красоты сестры. Посадка ее головы была такова, что, казалось, Рейна смотрит на всех свысока. Зеленые глаза с каштановым отливом, очень красивые изящно очерченные губы, а кожа настолько тонкая и бледная, что казалась прозрачной, сквозь нее просвечивали маленькие сосудики, оттенявшие кожу фиолетовым. Рейну можно было легко представить внутренним зрением — такой нежной и хрупкой она была. Ангелом во плоти, который в своем миниатюрном теле скрывает титанические силы, парадокс. Обо мне, в противоположность сестре, ничего подобного нельзя было сказать. У меня были крупные пухлые губы, белоснежная улыбка — яркая, колоритная внешность. Людям хватало одного взгляда, чтобы разглядеть меня, поэтому, возможно, никто, кроме Магды и дедушки, на меня долго не смотрел.

Мама горько жаловалась на то, что внешне мы были непохожи, она считала, что это обстоятельство противоречит природе. Она пыталась понять, как такое может быть, но так и не сумела разобраться в этом сложном житейском вопросе. Мама никак не могла взять в толк, как мы можем быть близнецами, и постоянно жаловалась на нашу несхожесть, причем делала это с четкой периодичностью каждую весну и каждую осень. Она сокрушалась по поводу трудностей с нахождением нужного цвета, фасона или украшений, которые бы подходили одинаково нам обеим. В конце концов папа в ответ на мамины стенания пытался ее приободрить и говорил, что людям редко везет иметь детей-близнецов, причем абсолютно разных: брюнетку и блондинку, высокую и маленькую, хрупкую и крепкую. Мама молча выслушивала его утешения, а потом продолжала искать поводы для новых жалоб и стенаний. Мама никогда не теряла надежды сделать нас похожими друг на друга. Правда, думаю, в глубине души она была бы рада иметь сыновей. Теперь я знаю, что моя сестра после своего появления на свет долгое время находилась в инкубаторе, ее кожа была темно-лиловой, а кости покрыты тонкой кожицей, у нее были большие глаза и впалые щеки. У Рейны не было второго подбородка, кожа не имела нежного розового цвета, как у других новорожденных. Я знала, что каждый раз, подходя к Рейне, следовало помнить, что она может испытывать боль при любом движении и вздохе.

Дела со здоровьем Рейны шли не особо хорошо, но мама не желала отступать, она попала в плен своих надежд и страхов. Мама всегда хотела иметь дочек-близняшек. И теперь, когда она родила близнецов, ей хотелось, чтобы они были максимально похожими, поэтому и старалась одевать нас одинаково. Она подбирала нам шерстяные кофточки цвета, настолько близкого к тону моей кожи, что сложно было понять, где кончается ткань и начинается тело. Мне не нравилось, что мама старается сделать нас одинаковыми. Когда она причесывала меня, то я просила, чтобы она сделала мне прямой пробор, но она улыбалась и причесывала их на какой-нибудь бок. Я просила ее причесывать меня по-другому каждый день, а она как будто не слышала. Мама была уверена, что прическа, которую она выбрала, мне подходит больше всего. Я не могла признаться матери, что ненависть к своей внешности мне внушила ее родная сестра Магда — эта непредсказуемая странная ведьма с вечной сигаретой в руке, которую она курила через мундштук из слоновой кости в форме рыбы. При этом Магда ритмично постукивала о каменный пол носами своих черных туфель на высоких каблуках.