Лорен Оливер - Delirium/Делириум Страница 21

Глаза жжёт, мир вокруг словно течёт, краски и формы смазываются... Сначала я думаю, что, наверно, ударилась в слёзы. От неожиданности пугаюсь и забываю обо всём: о своём отчаянии и разочаровании; об ожидающем где-то на берегу Алексе с его волосами, в которых пылают медью умирающие лучи солнца... Я не помню, когда плакала в последний раз. Наверно, много лет назад. Вытираю глаза тыльной стороной ладони, и зрение восстанавливается. Нет, это только пот, с облегчением понимаю я, пот залил мне глаза. И всё равно — ноющая тяжесть в душе не желает оттуда уходить.

Я стою так ещё несколько минут, не сходя с велосипеда и крепко сжимая рукоятки руля — пока не чувствую себя немного спокойнее. Что-то в моей душе нашёптывает: наплюй на всё, ударься в загул и лети вниз по склону к воде, и пусть ветер треплет твои волосы, и пошли подальше комендантский час, пошли ещё дальше регуляторов, и пусть всё и вся катится к чертям собачьим... Но я не могу... не могла... никогда не смогу... Выбора нет. Я должна вернуться домой.

Неуклюже разворачиваю велик и начинаю подъём обратно. Теперь, когда адреналин сгорел, а воодушевление испарилось, ноги, кажется, будто свинцом налиты, и я задыхаюсь, не преодолев ещё и четверти мили. На этот раз держу ушки на макушке, чтобы не прозевать регуляторов, полицию или ещё кого-нибудь в этом роде.

Всю дорогу домой я твержу себе, что, наверно, всё к лучшему. Должно быть, я помрачилась в уме, принявшись колесить по полутёмным улицам, чтобы встретиться на пляже с каким-то малознакомым парнем. К тому же всё объяснилось: он работает при лабораториях, наверняка завалил в помещение в момент моей аттестации чисто случайно или с какой-то невинной целью — может, ему в туалет понадобилось, или воды набрать, или ещё что...

А может, я вообще всё это только вообразила — закодированное сообщение, приглашение на встречу. Скорее всего, что он сидит где-то в своей квартирке, корпит над курсовой и совершенно позабыл о двух девчонках, на которых налетел у лабораторий. Просто выказал вежливость и любезно поболтал с ними без всякой задней мысли...

«Конечно, так лучше». Но сколько бы я ни повторяла это заклинание, странная пустота по-прежнему зияет в моей груди; и как бы это ни было нелепо, но у меня неотвязное, колющее чувство чего-то позабытого, чего-то упущенного, чего-то утраченного навсегда...

Глава 7

Из всех жизненных систем организма — нервной, психической, органов чувств и пр. — самой чувствительной и легко подверженной нарушениям является сердечно-сосудистая система. Роль общества состоит в том, чтобы оградить эти системы от инфекций и других разрушающих факторов. В противном случае будущее человеческой расы под вопросом. Как всеми средствами современной сельскохозяйственной науки мы охраняем урожай от вредителей, болезней и гнили, так мы должны охранять наши сердца.

Меня назвали в честь Марии Магдалины, едва не погибшей от любви: «Объятая deliria и поправшая законы общества, она любила мужчин, которым не могла принадлежать или которые не могли принадлежать ей». (Книга Плача, Мария, 13:1[9]). Обо всём этом мы узнали на уроках изучения Библии. Сначала был Иоанн, затем Матфей, затем Иеремия, Пётр и Иуда, а между ними — бессчётное множество других, имена которых не сохранились.

Её последняя любовь, как говорят, была самой сильной: она полюбила человека по имени Иосиф. Всю свою жизнь проживший бобылём, он нашёл её на улице, израненную, еле живую и полубезумную от deliria. Что за человек был Иосиф — об этом много спорят: то ли праведник, то ли грешник, то ли он поддался Заразе, то ли нет, — но, во всяком случае, он хорошо заботился о бедняжке, вылечил её телесные раны и попытался дать мир её душе.

Но было поздно. Прошлое не отпускало Магдалину. Её преследовали призраки утраченной любви; мучимая злом, которое она причинила другим и которое другие причинили ей, она была воистину пропащей душой. Она почти не могла есть, целыми днями рыдала. Она изо всех сил цеплялась за Иосифа и умоляла его не покидать её, но не находила утешения в его доброте.

И однажды утром она проснулась, а Иосифа рядом не оказалось — он ушёл, не простившись и не объяснившись. Эта измена подкосила её. И она упала наземь, умоляя Господа избавить её от мучений.

И Господь услышал её молитвы и в бесконечной благости своей избавил её от deliria, проклятия, тяготевшего над всем родом человеческим вследствие первородного греха, свершённого Евой и Адамом. В этом смысле Мария Магдалина стала первой Исцелённой.

«И вот, после стольких лет страданий и горя ступила она на праведный путь, и мир воцарился в её душе, и так жила она в радости до конца своих дней». (Книга Плача, Мария, 13:1)

Я всю жизнь ломала себе голову над вопросом: почему мама назвала меня Магдалиной? Мама ведь даже не верила в Исцеление. Вот в этом-то и была её самая большая проблема. Книга Плача переполнена повествованиями об опасностях deliria. Я много размышляла над этим и пришла к выводу, что несмотря на всё своё упорство, моя мать знала, что она неправа, что Исцеление, Процедура, — благо для всех. Мне кажется, даже когда она задумала совершить то, что совершила, она знала, чем это обернётся для меня. И моё имя было некоторым образом её подарком мне. Посланием.

Мне кажется, так она пыталась сказать: «Прости меня». Мне кажется, так она пыталась сказать: «Однажды даже этой боли придёт конец».

Вы видите? Пусть говорят, что хотят; вопреки всему я знаю — моя мама была не такая уж пропащая.

Следующие две недели мне голову некогда поднять — столько забот. В Портленд ворвалось лето. Собственно, жара началась уже в первых числах июня, но настоящее лето ещё не наступило — зелень какая-то бледная, неяркая, по утрам пронизывающе холодно... Зато в последнюю неделю школы всё словно взрывается сочнейшими красками, какие бывают только в цветном кино: небо — невыносимо синее днём, лилово-фиолетовое в грозу и чёрное-пречёрное ночью, алые цветы — словно застывшая кровь. Каждый день после окончания занятий всё время какие-то мероприятия — то собрания, то церемонии, то подготовка к выпускному... Ханна приглашена везде, я — кто бы мог подумать... — на большинство из них. Чудеса.

Харлоу Дэвис — она живёт недалеко от Ханны, в Вест-Энде, её папаша выполняет какие-то заказы правительства — приглашает меня к себе на «свойскую прощальную вечеринку». Я даже не подозревала, что ей известно моё имя — когда бы она ни разговаривала с Ханной, её глаза скользили мимо меня, будто я не достойна даже взгляда. Однако я иду. Мне всегда хотелось увидеть, как выглядит её дом изнутри, и пожалуйста — там всё именно так, как я и представляла — сплошная роскошь. У Дэвисов тоже имеется автомобиль, и кругом множество электроприборов, которые, конечно, все используются: посудомойки и стиральные машины, и сушилки, и огромные люстры, усеянные десятками и десятками лампочек. Харлоу пригласила почти весь выпускной поток — всего нас шестьдесят семь, а на «свойской» вечеринке, наверно, человек пятьдесят — отчего чувство собственной исключительности во мне меркнет, но всё равно, вечеринка классная.