Ирина Хакамада - Любовь вне игры. История одного политического самоубийства Страница 21

– Это ладно… – по-свойски, примирительно продолжал приятель. – Тут наш небезызвестный мэтр разразился статейкой в журнале. Обложил Бродского: мол, трахался слишком быстро, и член у него короткий. Интеллигенция бесится, но молчит. А до этого забацал что-то про минетчиц. Так его все бабы, включая жену главреда, возненавидели! Шумим, братец, шумим… А ты грустишь. Все классно!

– Да что классно-то? – Голос Василия с силой ударялся в красные кирпичные стены. – Деньги куем, забыв мать родную. Главное – потрясти мир. Хотите жареного?! Пожалуйста: подогреем Бродского! Хотите стеба про секс?! Вот вам минетчицы! Народ желает праздника с отрывом?! Засунем Моцарта вместе с икрой и водкой в церковь для собственного пиара!!! Все мелко, дешево, цинично… Мейнстрим достал!!!

В абсолютной тишине он услышал собственное эхо. Резко замолчав, оглянулся. Увидел недоуменные лица знакомых… Поймал укоризненный взгляд жены… Черт, прорвало! Не удержался-таки… Ну и фиг с ними… Плевать, что подумают… Стены надвигались. Люди превращались в цветные пятна, сжимались, становились микроскопическими. Надо срочно выйти на воздух. Душно! Василий быстрым шагом направился к выходу.

В ночной тишине звонок телефона показался пронзительно громким. Сергей демонстративно отвернулся к стене. Мария откинула одеяло, взяла телефон, вышла на кухню:

– Слушаю.

– Привет, не спишь?

– Сплю. Как все прошло? Видела сюжет на Первом. Поздравляю. Полный успех…

– Когда у тебя день рождения? – перебил Василий. – По-моему, скоро…

– Я не люблю свои дни рождения. Тем более теперь… – Мария еще не успела проснуться. Вяло сообразила, что заготовленная с вечера речь не пригодилась. Почему? Что-то случилось? – Да, скоро, а чего?

– Я должен заехать к Тонино Гуэрре. Он уже старенький, мы делаем книгу о нем и о его доме. Там недалеко до Венеции. Хочу взять тебя с собой. Увезу тебя в Венецию в твой день рождения… Тебя надо увезти, обязательно! Хватит тут мучиться, скрываясь от всех. Сейчас не сезон, холодно, туристов мало. Найду гостиницу, где нет русских. И заберу тебя. Пока…

Мария удивленно нажала отбой. Гуэрра, Венеция, день рождения… Что все это значит? Василий, как всегда, сбивал ее с толку. Минута разговора – и все встало с ног на голову. Но сопротивляться по-прежнему не хотелось. Венеция? Ладно, пусть будет Венеция.

Телефон в руке зазвонил снова.

– Да, я купил тебе Бродского. «Набережная неисцелимых». Завтра отдам. Прочти срочно. Обязательно. Я люблю тебя. Пока. Спокойной ночи.

Глава 2

Наконец закончилась предотъездная спешка: безуспешная попытка срочно закрыть дела, прорыв сквозь пробки, регистрация… И вот наконец они сидят в салоне эконом-класса…

Мария, вжавшись в кресло, в надвинутой до бровей кожаной кепке, каким-то непостижимым образом ощутила себя невидимой. Ее больше не было в Москве, в стране – казалось, вообще на земле. А рядом привычно гудел Василий:

– Имей в виду, ему девяносто лет. Тонино – великий старик. Мастер и вообще – художник. Кстати, несмотря на возраст, организовал дома бесплатную школу для русских кинематографистов… они там тусуются, учатся… Он обожает Россию! Кстати, у него жена русская… Гуманист! Помогает огромному количеству людей. Боролся за Параджанова, когда того посадили. То, что он сделал в «Амаркорде» и в «Ностальгии» с Тарковским, – настолько пронзительно, что превратилось в целую школу… Ты с ним познакомишься – имей в виду: эта встреча не должна пройти для тебя даром. Очень редко так бывает, чтобы при жизни встретить живую икону. Фактически – легенду. Жизнь – она разная. Может по-всякому развернуться. Получай информацию. Впитывай. Потом обязательно эта встреча как-то сыграет в твоей судьбе… А его сад и его дом – это отдельная история…

Она слушала его, а про себя тихо ликовала: вдвоем они улетали в Италию, и впереди ее ждал чудесный праздник. Она вырвалась наконец, хотя бы на короткое время, из сумасшедшего темпа жизни, удерживаемого ею на таком натянутом нерве, что казалось, еще чуть-чуть – и все разлетится… А теперь можно глотнуть воздуха, чтобы… идти потом дальше.

В маленькой, по-домашнему уютной гостинице Венеции, полупустой в ожидании сезона, кроме них, действительно не было русских. Тем более что количество «звезд», далекое от пяти, не привлекло бы русских и в сезон. Расположились в мансарде, покоренные обилием света, заливающего крошечную комнатку под самой крышей.

Здесь в миниатюрном пространстве едва умещалась двуспальная кровать, почти вплотную примыкающая к окну. Но уходящее в пол окно с раскрытыми ставнями создавало впечатление неограниченного пространства. Комната как бы сразу переходила в город.

На улице шел бесконечный, умиротворяющий дождь. Его шум проникал в мансарду, сливаясь с голосами гондольеров.

Мария курила. Не хотелось вставать с кровати, одеваться, вообще – шевелиться. Так хорошо было замереть, чувствовать обнаженной спиной горячее тело, плечом ловить ровное дыхание. Лениво разглядывать в окно акварельный, серо-голубой город.

– Солнце встает, светлеет, дома сквозь туман проявляются, как на негативной пленке… Смотри, гондольеры расчехляют лодки… А туристов нет. Никого. Все спят. Рабочая утренняя Венеция… Знаешь, такое обычное утро необычного города. Все очень странное, нереальное, и мы тоже – нереальные, смотрим в окно… Надо же, добрались…

Василий уткнулся губами в ее плечо, медленно провел пальцем по безмятежной спине:

– У тебя такая красивая спина и шея! Ты лежишь, куришь, смотришь в окно, что-то рассказываешь… Просто сцена из кино…

– Точно, кино… Мне даже не верится, что мы наконец убежали…

– А можно убежать дальше. – Его ладонь медленно заскользила от плеча вниз. – Ну например, в Африку. Я буду делать сафари-дизайн, фотографировать животных – слонов, бегемотов. Ходить в зеленых шортах, рубашке и шляпе. А ты будешь управлять отелем, принимать гостей и писать роман или что-нибудь в этом роде. – Его шутливый тон вдруг изменился. – Я понимаю, звучит нелепо и фантастически, но чувствую, что мы в каком-то тупике. Он разный у тебя и у меня. У меня – блестящий, даже можно сказать – творческий. У тебя – жестокий и циничный.

Василий отодвинулся. Лег на спину, заложив руки за голову. Помолчав, продолжил:

– Мне кажется, человек с воображением, ощущающий краски большого мира, всегда готов к переменам. Всегда готов, что называется, испытать себя мечтой… Мой семидесятилетний отец, когда у него наступает депрессия, берет своего приятеля, глухого старика, и они уходят куда-то за город и ползают там по заросшему оврагу. Один поддерживает другого. Мы очень беспокоимся, но он категорически отказывался брать еще кого-либо с собой. Возвращается всегда счастливый и оживший. Мама спрашивает: «Зачем ты туда ходишь?» А он отвечает: «Это моя Африка»… Так за всю жизнь и не объяснил, что имеет в виду…