Кэтрин Стоун - Светлая полночь Страница 21

Мебель была изящна, декор изыскан, в гостиной стояла благоухающая и сверкающая двенадцатифутовая рождественская елка. Судя по всему, голубоватую ель выбрали специально, чтобы она гармонировала с цветом обоев. На ней весело мигали крошечные белые огоньки, весьма продуманно развешанные; ручной работы хрустальные снежные хлопья и серебристые бантики придавали елке праздничный вид.

Джейс нахмурился при виде столь великолепного дерева — ведь подобное зрелище может показаться Джулии не вполне уместным из-за ее усталости.

Однако лицо Джулии не было хмурым, она выглядела просто усталой и не могла дождаться, когда ее проводят в предназначенную ей спальню.

Джейс пожелал ей спокойной ночи и доброго сна, стоя на пороге спальни, и в ответ услышал те же пожелания от Джулии.

Джейс спал плохо. Да он и не ожидал, что будет хорошо спать, а потому и не приложил к этому особых усилий.

Глядя в черноту зимней ночи, он наблюдал за тем, как засыпает большой город, а на заре, приняв душ и переодевшись, с интересом смотрел, как пробуждается Лондон, готовящийся встретить сочельник.

Шел дождь — этакая изморось, падающая со свинцово-серого неба. Может быть, это будет хороший день для девушки из Канзаса, не столь трудный, как она опасалась, и кто знает, возможно, к концу дня даже появится рождественская радуга.

Фантазия Джейса о предвечерней радуге рассыпалась о новый образ радуги. О Джулию, возникшую на пороге.

Он, повернувшись, улыбнулся. Улыбнулся, несмотря на увиденное. Усталость. Измученность.

— Доброе утро!

— Доброе утро!

Лавандовые глаза ее были ясными на фоне темных кругов под ними — результат бессонной ночи. И щеки у нее были розовые. Она была в зеленом джемпере, бордовой кофте, на шее — жемчужное ожерелье, в ушах — такие же серьги.

Этот наряд свидетельствовал о том, что Джулия готова к встрече Рождества. Усталая, обессиленная и тревожная, Джулия Энн Хейли намерена была встретить этот праздник с должным почтением, достоинством и добродетельно.

В точности так, подумал Джейс, как она встретила бы расстрельную команду.

— Пожелайте мне удачи.

— Пожелаю, — кивнул Джейс. — Во время завтрака.

— Ах нет, благодарю вас. Я съела вчера так много орехов, что все еще сыта, да и вообще едва ли захочу есть снова. — А затем, словно они до сих пор находились в том месте, где были орехи и существовала магия, она призналась: — И кроме того, я опасаюсь есть.

— Чего вы боитесь, Джулия?

Вопрос был простой и задан деликатно. Однако у Джулии не было на него ответа. Она не умела выражать свой страх словами. Более того, она даже не позволяла своему страху сосредоточиться в мозгу.

Страх гнездился где-то в глубине — неясный, зловещий и темный, словно буря на горизонте, этакое свинцово-черное пятно, которое может превратиться в смерч, сметающий все на своем пути.

Девушка из Канзаса никогда не пыталась определить возможную разрушительную силу собирающихся на горизонте облаков. Но после вопроса Джейса ее мозг заработал в поисках возможного ответа.

Чего она боялась? Скажем, боли — такой, что она не сможет снова сделать Вдоха… Она позволит мучительной боли распространиться из сердца к губам — и это опять вынудит ее прибегнуть к спиртному.

— Джулия!

— Сойти с ума, наверное.

— Вы не сойдете с ума.

— Вы не можете этого знать.

Джейс улыбнулся:

— Но я знаю. Разговор помогает, Джулия. Так говорят. Может, вы мне расскажете об Уинни?

Джейс Коултон искал ее доверия в тот самый день, в который двадцать два года назад нарушил обещание, данное пятилетней девочке.

И в ожидании ее ответа в сердце Джейса разгорелась яростная борьба — борьба между желаниями и разумом.

— Поверьте мне, Джулия.

И она поверила.

— Я не знаю, с чего начать…

— Сначала, наверное.

Вместо ответа Джулия кивнула, а точнее, лишь слегка наклонила голову. Глаза ее смотрели вниз.

— Мне было четырнадцать лет, когда родилась Уинни.

— Джулия!

Она подняла голову:

— Да?

— Начните с себя.

— С себя?

— Да, с себя. С вашей двоюродной бабушки Энн, — мягко подсказал Джейс. — С ваших родителей. С вашего детства в Канзасе.

Их разделяло пространство — двух танцоров на огромной сцене. Джейс стоял у окна, из которого лился серый свет, она — в противоположном конце гостиной, позади плюшевого лилового дивана.

Однако отважная балерина больше не была одинокой. Это было утонченное па-де-де.

— Моя мать родилась в богатой семье, где строго соблюдались правила приличия. Эти традиции переходили из поколения в поколение. Она всячески восставала против этого, в частности выбирая самых неподходящих мальчиков. Когда ей было семнадцать, она забеременела. Беременность нужно было скрыть. Где это лучше сделать, как не в сельскохозяйственном Канзасе? Бабушка, кузина моей родной бабушки, переехала туда. В Тирней. Бабушка не знала ни души в новом городке. Она и мой двоюродный дедушка Эдвин жили в Канзас-Сити в течение сорока лет. Но однажды, проезжая на машине, они обнаружили Тирней и решили, что это вполне симпатичное местечко, где можно будет скрыться. Там она жила еще шесть месяцев после того, как Эдвин умер. Хотя он всегда оставался с ней — они жили очень счастливо.

Джулия вскинула руки, которые раскрылись, словно лепестки белого цветка.

— Бабушка и Эдвин всегда хотели иметь детей, но их не было, поэтому они с готовностью согласились приютить дочку своенравной беременной семнадцатилетней девицы. За сокрытием беременности должно было последовать еще более тайное удочерение. Но бабушка…

— Хотела вас.

— Да, — шепотом подтвердила Джулия. — Бабушка хотела меня.

Балерина выдвинулась из-за плюшевого лилового дивана к голубой елке. Испугалась ли она, узрев ее великолепие? Нет. Не было никакого трепета, когда она зажгла крохотные белые огоньки, которые образовали мириады радуг в кристалликах снега.

— Моя мама назвала меня Джулией, как звали и ее, а когда мне было четыре года, я дала себе имя Энн — имя бабушки. Впоследствии и фамилия моя стала такой же, как у бабушки. Через неделю после моего рождения моя мать ушла. Она появилась лишь тогда, когда мне исполнилось четырнадцать лет. Бабушка изложила мне деликатную версию о том, что мать была слишком молода, чтобы иметь ребенка, и что она, бабушка, очень хотела меня. Однако у моей матери была наготове более жесткая версия, когда она появилась у нас… беременная сестренкой Уинни. Но это не имело значения. Не имело значения ничего, кроме того, что я должна буду провести все годы с бабушкой. И с Эдвином. Он был с нами, делился своей мудростью через бабушку, не говоря уж о его трюках при игре в кункен.