Мария Нуровская - Танго втроем Страница 21

Я молча кивнула.

– А… твои дети? – отважилась я спросить.

– Сын за границей, учится там, с момента нашего развода вообще не дает о себе знать – обиделся на нас обоих… А с Эвой мы живем душа в душу. Собственно, она меня содержит. Эва деловая, есть в ней предпринимательская жилка, у нее своя фирма. Она владеет ей вместе со своим мужем… То, что Зигмунд ушел от нас, никак на нее не повлияло – она считает, что его присутствие в семье давно уже стало номинальным… – Эльжбета помолчала, задумавшись на секунду. – А знаешь, честно говоря, мне нужен был не столько сам Зигмунд, сколько сам факт наличия брака. Это ведь как структура, сформировавшаяся за много лет. И вдруг вся эта конструкция заваливается. И что тогда делать?

– Спасаться, – вставила я. Голова у меня слегка кружилась – я ведь практически не пью, только изредка позволяю себе бокал вина. Да и вся, прямо скажем, необычность ситуации – сидим с бывшей женой моего мужа и разговариваем о том, о чем говорить нам с ней не следует.

– За то, чтобы женщины ни днем, ни ночью не теряли бдительности! – громко изрекла Эльжбета, подняв бокал. – Помните: в любой момент ваш муж может достать с антресолей чемодан и сбежать…

Я вдруг вспомнила день, когда Зигмунд нарисовался на пороге моей однокомнатной квартиры с чемоданом в руке, и мне стало жутко неловко. Эльжбета, казалось, не замечала моего смущения.

– Бывает, и женщины уходят, – сказала я.

– Но гораздо реже. А у брошенных женщин, по сравнению с мужиками, шансов практически нет. Посмотри, что творится в нашей среде, сколько мужей поменяло своих жен на более молодых, а старые жены живут в одиночестве и одиноко стареют, потихоньку превращаясь в печальных соломенных вдов…

– Ты считаешь, что Зигмунд променял тебя на меня, – сказала я, с трудом сглотнув слюну, что обычно означало крайнюю степень волнения.

– Если бы я так думала, тебя бы здесь не было. Хотя, что скрывать, поначалу я так и считала, но потом, когда увидела тебя… – Она осеклась. А я испугалась того, что она собиралась произнести. – Ты не похожа на тех куколок из театральной школы, которые цепляются за ректора или преподавателя ради того, чтоб не потеряться на сцене или навсегда с нее не исчезнуть. Ты настоящая актриса. И сдается мне, вы с Зигмундом и вправду любите друг друга… Что, конечно, вовсе не означает, что он лучше своих знаменитых горе-приятелей…

Она подлила мне вина в бокал, а когда склонилась надо мной, я ощутила ее кислое дыхание. К горлу подступила тошнота.

– Зигмунд любит повторять, что всегда забывает о своих днях рождения, он даже вроде как пропустил свое пятидесятилетие. Но этому верить нельзя. Зигмунд до дрожи боится потерять свою мужскую силу… втихомолку-то он считает свои годы, еще как считает… Впрочем, кто не считает? Я тоже считаю… ты, может, еще нет, а я давно уже считаю…

«Но ведь это не моя вина, что вы оба стареете», – с обидой подумала я.

Неожиданно она громко расхохоталась:

– Заруби себе на носу: ежедневная партия в теннис для него важнее всего, важнее даже самой великой любви. Если бы ты поставила его перед выбором, он выбрал бы корт, а посему тебе лучше не ставить его перед выбором… – Ее лицо стало серьезным. – Но при этом ты – не его алиби и не его защита от старости. Он полюбил тебя по-настоящему… У него и раньше случались романчики. Был даже случай, когда он ездил в Краков к одной актрисе из Старого театра, все об этом знали, а меня это не волновало. Я жила сама по себе, вне нашего театрального сборища сплетников… я даже рада тому, что он с тобой и что вы поженились… это выглядит как-то благороднее… И ты… только не обижайся… ты для него не просто тело, и это меня примиряет с ним… оправдывает в моих глазах…

– Для нас троих, – тихо начала я, – самое важное в жизни – театр…

– Сказала Арманда Мадлене, – закончила она с легкой гримасой. Кажется, она была уже в хорошем подпитии.

– Прекрасной Мадлене! Потрясающей Мадлене!

– И жутко испуганной.

– И чего же она боится? Ей уже нечего бояться…

– «Врачи сказали, что кровь моя сгнила, и я вижу дьявола, и боюсь его».

Я потянулась к ней, а она, обняв, баюкала меня, как мать своего ребенка.

Мы с Эльжбетой после репетиций частенько сбегали куда-нибудь вместе. Гуляли по городу, либо ехали в Лазенки[6]. Иногда уезжали за город на ее машине. Приближалась весна, дни становились все длиннее, погода была прекрасная…

Шла седьмая неделя репетиций, все меньше времени отделяло нас от премьеры. И это чувствовалось. Я мчалась в театр как на крыльях. Меня там ждала уже не только Мадлена, но и Эльжбета. Однажды во время нашей прогулки вдоль берега Вислы я спросила ее:

– Зачем ты показала мне тогда тот фильм? Это что-то значило?

– Просто хотела показать тебе, что киноактриса из меня никакая.

– Да, но в фильме играл и Зигмунд.

– Он был лучше меня.

– Зато теперь ты лучше, это видно всем. Даже не знаю, как он справится с этой ситуацией…

Она взглянула на меня, как обычно чуть скосив глаза. По-моему, у нее было легкое косоглазие. Возможно, поэтому Яловецкий тогда сказал, что в ее лице есть что-то болезненное. Но эта деталь не портила ее, наоборот, придавала женственности и обаяния. Одна из итальянских актрис, не помню ее фамилии, тоже была чуть раскосой, а в прессе ей пели дифирамбы по поводу ее красоты. О, господи, как же ее фамилия?.. Эльжбета наверняка должна ее помнить, но нельзя же взять и спросить ее: «Как фамилия той итальянской актрисы, у которой один глаз чуть косит?»

– Справится, не волнуйся, – сказала она. – Он всегда найдет выход из положения.

В ее голосе послышались недобрые нотки.

– Ты ненавидишь его? – отважилась я спросить, полагая, что наши, превратившиеся уже в более чем тесные отношения позволяют мне задать такой вопрос.

– Может ли нравиться человек, от которого зависишь?

– Ты от него не зависишь. Это он теперь от тебя зависит. Можешь помочь ему сыграть роль, а можешь обломать весь кайф…

Она усмехнулась:

– Я слишком хорошо его знаю – в последний момент он вывернется, придумает что-нибудь и снова будет наверху…

Я покачала головой:

– Да что он может сделать? Через две недели премьера. Мадлена в твоем исполнении великолепна, а его Мольер очень неубедителен…

– Я давно тебе говорила – он не должен был его играть.

– А… – махнула я рукой, – не наше дело.

– Разве? А я думала, что наше…

С некоторых пор я чувствовала, что Зигмунд хочет меня о чем-то попросить, только не знает, как начать. Может, он хочет поговорить о своей роли? С каждой репетицией он играл все хуже. Странно, что у режиссера не было к нему претензий – он не делал ему никаких замечаний. Возможно, режиссер посчитал, что одной звезды вполне достаточно, чтобы держать на уровне весь спектакль. Ведь именно так было с Лонцким. В постановке все могло идти вкривь и вкось, но стоило появиться на сцене Лонцкому, и зрительское внимание было целиком отдано ему. В нашем спектакле «Кабала святош» ярче всех выделялась Мадлена.