Ирина Мазаева - Ласты на каблуках Страница 21

Лизочка была в трауре.

Не просто в трауре по утраченным деньгам и документам – в трауре по всей своей жизни, которой она так опрометчиво и в одночасье лишилась.

Где ее милая уютная жизнь?! С работой: масштабными, как желание Америки захватить мир, планами, удачными акциями, успешными продажами – и даже не лестницей, а стремительно летящим под облака эскалатором ее, Лизочкиной, карьеры? Где ее прекрасная Фирма – самая совершенная организация в этом мире, где каждому найдено свое местечко, каждому прописаны его права и обязанности, и каждая фраза, каждый жест, каждое выражение лица регламентированы и узаконены уставом?

Где ее милая уютная жизнь? С досугом: прекрасным досугом, равномерно разделенным между фитнес-клубом, солярием, массажистом-косметологом, запланированными встречами с подругами, банкетами-фуршетами... Где ее расписанные в ежедневнике законные часы отдыха и расслабления – самое прекрасное время, когда с утра она четко знала, где окажется вечером, когда, отдаваясь в натруженные руки массажистов, тренеров и косметологов, она была железобетонно уверена, что каждое их движение рассчитано и согласовано с новейшими методиками и разработками?

Жизнь Лизочки была прекрасна. На работе она зарабатывала деньги. После работы она их тратила. И не абы как, а с умом. Здоровый образ жизни – что может быть лучше?

Лизочке, как это ни смешно звучит, в южном городе не хватало, например, солярия. Уютной лежаночки – а она, скрывая это ото всех, предпочитала горизонтальный, – не хватало милого кокона, в который Лизочка забиралась три раза в неделю, закрывалась от всего мира и нажимала на зеленую кнопочку. И грелась, нежилась, дремала свои честно оплаченные минуты. И не было в этот момент никого счастливее Лизочки.

Настоящее солнце, море, ветер, волны, запахи и звуки пугали ее. Заставляли напрягаться, думать о чем-то. На солнце можно было обгореть, в море утонуть. Песок мог попасть в глаза, волна – залиться в уши. Вода была соленой, и приходилось тут же после купания бежать и смывать ее. Ветер мог в любую минуту окрепнуть и просквозить ее. Все это, вместе взятое, было каким-то чужим ей, опасным и даже враждебным. То ли дело – уютный гробик солярия!

Или дивные успокаивающие и расслабляющие обертывания с морскими водорослями! Все ведь делалось не само собой, а по научно разработанной методике, в соответствии со схемами, графиками, рецептурой. Разве что-то может быть лучше, чем просчитанный заранее результат и уверенность в успехе?

Или фитнес-клуб с йогой, стрейчингом, степ-аэробикой и танцем живота? У Лизочки был личный тренер, который всегда до, после и во время занятия считал ее пульс и тщательно записывал его в тетрадочку. Все, каждый прыжок, каждая растяжка Лизочкиного тела были научно обоснованы и сжигали определенное число калорий. Никаких тебе пробежек по пляжу, карабкания на неудобную гору, бесцельного плавания в грязном море.

Лизочка пребывала в трауре. И так отчаянно захотелось в свой родной мир, в свою Москву, на свою улицу, в свою квартирку. Проснуться с утра и пойти на Фирму, где все ясно и понятно...

И не нужно ей уже было никакого Борюсика – никакой обузы, мешающей ее прекрасно устроенной жизни. Уж по кому, по кому, а по нему она носить траур не будет. «Кто такой Борюсик?» – пренебрежительно думала Лизочка все утро, с трудом выпив на завтрак полстакана противно пахнувшего чужим чьим-то телом парного молока, предложенного хозяйкой.

Лизочка была из тех, кто считал неприличным любить кого-то, кто не любил ее. Значит, надо забыть Борюсика. Предварительно, правда, написав на него заявление в милицию. Что она, собственно, и сделала прямо с раннего утра. Заявление приняли. Попросили выяснить хотя бы фамилию-прописку. Заверили, что сразу же вышлют ориентировку в Москву. Так что еще немного – вечерний звонок Динки: Лизочка не сомневалась, что той удастся что-нибудь выяснить, – и можно навсегда забыть «этого негодяя».

Лизочка сама не заметила, что, увлеченная абхазцем, как отливом, вплотную приблизилась к «Газели». Заметила она только надпись, которую наконец-то прочитала правильно: «Туатур».

– Экскурсия? – удивленно переспросила Лизочка.

– Ты меня панимаешь! – обрадовался абхазец ее сообразительности. – Красивый экскурсия к дольменам – древним захоронениям в горах. Горы! Водопад! Шашлык!

– Денег у меня нет, денег, панимаешь? – неожиданно для себя самой передразнила его Лизочка и смутилась: – Извините.

Абхазец очевидно загрустил. И даже приплясывать перестал.

– Как нет денег? Такой красивый дэвушка, и нет денег? – видимо, он все-таки еще на что-то надеялся.

– Обокрали меня, – грустно сказала Лизочка – чего уж тут было скрывать.

Абхазец вконец расстроился. Лизочка же, хоть и сбитая с толку, но попыталась пойти туда, куда шла. Хотя особенно-то она никуда не шла – никаких дел у нее до пяти вечера не было.

– Э-эх, прападай мой доход! – махнул рукой зазывала. – Такой красавиц прокачу бесплатно! – и неожиданно ловко затащил ее внутрь «Газели», в которой уже сидело несколько скучающих тетушек, разбавленных парой бесформенных мужичков.

Приехали в горы. Лизочка послушно вылезла из машины и пошла вслед за остальными по тропинке. Дошли до ворот, где их встретил бодрый мальчик-экскурсовод, представившийся Алексеем.

– Мы проходим через замечательную рощу грабовых деревьев, – с места в карьер начал он.

Лизочка послушно посмотрела по сторонам. Грабовая роща не произвела на нее ни малейшего впечатления. Впрочем, в данных обстоятельствах сложно было представить себе что-нибудь, могущее произвести на нее впечатление. Разве что Борюсика в костюме болотного цвета с Лизочкиными документами и деньгами в руках, выскакивающего из грабовой рощи.

Иными словами, Лизочка страдала. Заявление на Борюсика, написанное ею в местном отделении милиции, конечно, позволило ей выплеснуть гнев и обиду на несостоявшегося жениха, но желаемое облегчение не наступило. Ей по-прежнему было и больно, и обидно, и одиноко. И страшно идти одной неизвестно куда с незнакомыми людьми. Лизочка начала уже жалеть о своем поступке. Тем более что идти по узкой горной тропинке на каблуках было не вполне удобно.

Она поддалась на уговоры абхазца по нескольким причинам. Во-первых, делать действительно было нечего. Небо с утра заволокли тучки, и на пляже было прохладно. Во-вторых, ей во что бы то ни стало хотелось отвлечься от грустных мыслей, сводивших ее с ума. Продержаться надо было два дня – ровно столько, сколько, как ей сказали, идет телеграфный перевод до Туапсе.

– Скоро вам представится уникальная возможность увидеть дольмены – погребальные сооружения древних людей, – обнадежил экскурсовод, – а пока вы можете приобрести сувениры.