Ариадна Борисова - Когда вырастают дети Страница 21

– В икру?

Мамик глянула затуманенными глазами:

– В экстра-класс. Наследство у тебя подходящее – отцовский ум и моя воля, вот что главное…

Она вдруг отвлеклась от воображаемых капиталов сына и подозрительно принюхалась.

– Ты курил?

– Нет, – соврал Санька.

– От тебя табаком несет.

– А от тебя – вином, – огрызнулся он.

– Смотри! – погрозила кулаком мамик. – Увижу – всю морду разобью!

В дверях показался отец.

– Что за шум, а драки нету? Лиза, я подумал. Позвонил кое-кому и нашел деньги. Возьмешь завтра свою «Автоледи».

– Где нашел? Кто дал? В долг?

– Красть не умею, – развел руками отец. – Деньги дадут сейчас, а летом в отпуск отработаю. Оформительскую работу предложили.

– Я помогу, – обрадовался Санька.

– Чего «помогу»! – с ходу взвинтилась мамик. – И думать не смей! Тебе к экзаменам готовиться надо, в экономический поступать! Зря, что ли, я как дура доцентшу с прошлого года окучиваю?!

Опомнившись, смачно поцеловала отца:

– Спасибо, Дмитриевский.

Ее сжатые щепотью губы напомнили Саньке что-то виденное недавно. Да: индюшачью гузку.

В груди теснило, хотелось покурить. От сигарет першит в горле, и голова кружится, зато табачная горечь перебивает другую. Санька включил торшер, прилег. Полистал книгу, выхватывая глазами абзацы и строки. Не читалось. Не по настроению, и Цезари оказались до изумления кошмарными людьми. Вскоре выяснилось, что не спится. А дом смолк и уснул. Гасли одно за другим окна напротив. За ними засыпала жизнь со всеми своими привязанностями и любовью, но чаще с привычкой, терпимой, как неизбежность. Покой плохонький, да свой. Свои погремушки и скелеты в шкафах, «посторонних просим не беспокоиться».

Санька прокрался в прихожую, бесшумно оделся и, не щелкая замком, притворил дверь.

Иней кутал игольчатым кружевом ветки бабушки-ели в Новогоднем парке. Белые балетные пачки топорщились на нижних лапах елочек, березы сливались со снегом, и казалось, что черточки на их стволах нарисованы прямо на сугробах. Луна сеяла в воздух пыль сизого света. Сигаретный дым тек, как туманный ручей в перевернутое вверх дном ущелье, повторяя все изгибы его и выступы. Голова снова кружилась, но легко и приятно. Вместо того чтобы вернуться, Санька перепрыгнул через штакетник детской площадки. Днем этот маленький двор жил шумно и весело в объятиях большого двора. Снег спрессовался здесь до крепости наста. Чей-то грузовичок так и не довез до точки назначения ворох жухлых листьев. За столиком под крышей заснеженного мухомора ждал хозяина плюшевый медвежонок.

Санька взошел на железную горку. Он мог бы с зажмуренными глазами забраться на нее и съехать. Каждая пядь его тела помнила все ее мелкие выемки, щербинки и крутую обрывистую волну. Девочки останавливаются внизу осторожно, а мальчишки летят с разгона и без тормозов. Еще мгновение, еще одно… навстречу твердому кулаку земли.

С горки Санька увидел возле Жениного дома девичью фигурку в черном. Девушка что-то подобрала в сугробе и забежала обратно, а дверь оставила открытой. Выстудится подъезд – батареи могут замерзнуть.

Не вышло полета. Как же он вырос. Санька встал и заскользил по обкатанной дорожке к распахнутой двери.

Лампочки на первом этаже почему-то не горели, внутри зиял мрак. Кто-то кашлянул или почудилось? В темноте всегда что-нибудь мерещится. Санька вошел тихо-тихо, прислушался. Дом был полон звуков. Издалека раздавался автоматный стрекот – в какой-то квартире смотрели военный фильм. Урчали трубы, кашляла девушка. Пахло табачным дымом. Где у них выключатель?

…Она сидела на лестнице в осенней куртке, без шапки, притулившись плечом к стене, и курила «бычок», засунутый в трубочку от фломастера.

– Выключи сейчас же! – вскричала глухим шепотом, почему-то не удивившись Санькиному явлению.

– Женя? Ты что тут делаешь?

Кошка, та самая, черная охотница на «дворцовых» воробьев, лакала из блюдечка молоко. Настороженно косилась на ногу пришельца зеленым глазом: поставил ботинок ступенью ниже, мог пнуть. У странствующих кошек большой опыт в отношениях с ботинками.

– Живу в этом доме, – просипела Женя. – А ты что?

– Я… я гулял. Смотрю – дверь открыта.

– Иди отсюда, – она поперхнулась, раскашлялась и выбросила фломастерный мундштук.

– Тебе плохо. Ты плакала.

– Не твое дело. Кошку жалела. Увидела в окно, что лазает по сугробам, и вышла.

– Я ее помню.

– Думала – помирает, а ничего, живая. Только ушки обмороженные.

– Кошки живучие. Себе возьмешь?

– Не разрешат. Скажут – зараза…

– Чужие «бычки» курить хуже зараза.

– Через фломастер не опасно, – Женя сердито тряхнула челкой. – Пошел он к черту! Все равно кошку возьму.

– Кто «пошел к черту»?

Она всхлипнула.

– Папа… Чего пристал? Гуляй дальше.

– Пока ты сидишь в подъезде, я никуда не пойду. – Санька снял шарф. – Вот хотя бы на него сядь. Ступени же холодные, бетон. Простудишься.

– Пускай.

– Родители знают, что ты здесь?

– Спят… Мама спит. Папа еще на репетиции.

Женя все-таки села на шарф. Наверное, сильно замерзла. С коленей, когда привстала, упала нарядная новогодняя открытка. Фиолетовый шар в снежных звездах и блестках. Санька поднял.

– Дай сюда! – Женя выхватила открытку из рук.

– Уже с праздником поздравляют?

В ее заплаканных глазах мелькали и преломлялись отражения лампочки.

– Ага. Жизни не представляют без Женечки в этом Новом году. Любят, скучают, ждут встреч…

В голосе прорывались злость и обида. Санька понял, что очутился на пустом берегу: у нее своя лав-стори. Наверное, траблы с парнем. Он, скорее всего, и обидел. Кулаки сжались сами собой.

– Бойфренд? – спросил Санька как можно небрежнее.

Женя помотала головой – отрицательно и сверху вниз, словно нарисовала лицом крест.

– Папина любовница.

Санька успел деликатно прикрыть рот ладонью, якобы зевнул (на самом деле замаскировал отпад челюсти).

Кошка долакала молоко, дочиста облизала блюдце и, мурлыча, потерлась о ногу потенциальной хозяйки.

– Дома нет ничего мясного, я бы вынесла, – повинилась та. Кошка выслушала, подрагивая обмороженными ушами. Она съела бы все, что не жаль вынести – корку хлеба, картофельные очистки – на помойке всякое приходилось есть. Хозяйка ее не поняла, но кошка была полна надежд и уютно прилегла рядом.

– Не хочу жить, – Женя снова возвела кверху припухшие глаза с хрустальными бликами. – Повеситься, что ли?

– У тех, кто вешается, вываливается язык, – предупредил Санька, пугаясь. – Делается синий, как у съедобных китайских собак, и вылезает на подбородок… Жень… Может, тебе помощь нужна?