Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь Страница 22

Антоний кивнул головой.

— Хорошо мне у тебя. Прокоп, и я останусь. Но дармового хлеба есть не буду. Пока здоровья и сил хватит, от работы не откажусь, да и что за жизнь без работы? А за доброту спасибо тебе.

Больше они об этом не говорили. И все осталось по-старому. Только за столом мать Агата всегда ставила Антонию отдельную тарелку и выбирала для него куски пожирнее.

В ближайшую пятницу, когда на мельнице толпилось много народу, Василь вышел во двор в коротком новом кожушке, в каракулевой высокой шапке и в длинных сапогах с лакированными голенищами. Он ходил так, как будто ничего с ним и не случалось. Мужики широко открывали рты и один другого толкали локтями в бок, потому что никто не верил бабским россказням, будто бы работник Прокопа Мельника, какой-то пришлый Антоний Косиба, чудом вылечил Василя от увечья.

Весть о выздоровлении Василя наделала столько же шума, сколько и известие о его прежнем несчастье. Об этом говорили в Бернатах и в Радолишках, в Вицкунах и в Нескупой, в Поберезье и в Гумнисках. А оттуда вести шли дальше: до усадеб Ромейкув и Кунцевичей, в большие деревни над Ручейницей. Там, правда, люди этим интересовались меньше, но тут, под боком, о необыкновенном выздоровлении на мельнице говорили все.

Однажды, когда в конце февраля на вырубке в Чумском лесу падающая береза придавила хозяина из Нескупой Федорчука, соседи посоветовали везти его на мельницу к Антонию Косибе. Привезли его умирающим, горлом шла кровь, он уже и стонать перестал.

Розвальни, которые тянула маленькая пятнистая лошадка, остановились возле мельницы. Антоний как раз нес мешок с отрубями в амбар.

— Спасай, брат, — обратился к нему один из староверов. — Соседа нашего деревом придавило. Четверо малых детей сиротами останутся, потому что мать в прошлом году похоронили.

Вышел и Прокоп, а они к нему, чтобы слово замолвил.

— Твоего сына вылечил, так пусть и Федорчука спасает.

— Не мое это дело, добрые люди, — ответил Прокоп серьезно, — ни запретить, ни приказать я не могу. Это он сам решает.

Тем временем Антоний отряхнул руки от муки и стал на колени возле саней.

— Везите его осторожно, — сказал он минуту спустя. — и несите за мной.

После выздоровления Василя Антоний остался жить в пристройке. Там было ему удобней, да и все равно она стояла пустой. Туда и занесли Федорчука.

До вечера Антоний занимался им, а когда стемнело, вошел в избу, где его ждали мужики из Нескупой.

— Слава Богу, — сказал он, — ваш сосед крепкий мужчина, позвоночник остался целым. У него сломано только шесть ребер и ключица. Отвезите его домой, и пусть лежит, пока кровью плевать не перестанет. Как только кашлять захочет, пусть глотает лед. Ничего горячего ему не давайте. Левой рукой пусть не двигает. Заживет. Через дней десять пусть кто-нибудь за мной приедет, тогда я посмотрю его сам.

— А не помрет?

— Я не пророк, — пожал плечами Антоний, — но, думаю, если все сделаете так, как я сказал, то выживет.

Мужики забрали Федорчука и уехали. Не прошло, однако, и десяти дней, как из той же Нескупой привезли нового пациента. Работник одного из хозяев при рубке льда на реке поскользнулся, замахнувшись, и раздробил себе топором стопу почти до кости. Или топор был ржавым, или из лаптя грязь попала в рану, но нога на глазах чернела. Сам пострадавший понимал, что началась гангрена.

Антоний только покачал головой и сказал:

— Я тут уже не помогу. Нога пропала.

— Спасай хоть жизнь! — умолял несчастный.

— Нужно отрезать ногу здесь, в этом месте, — показал Антоний выше колена. — Останешься калекой на всю жизнь и меня еще будешь проклинать. Да еще скажешь, что можно было спасти ногу.

— Умоляю тебя, спаси жизнь. Я сам вижу черные пятна. Гангрена это.

— Как хочешь, — согласился, подумав, Антоний.

Операция была очень болезненной и ослабила мужика так, что не могло быть речи о том, чтобы забрать его домой даже через несколько дней. Однако жизни его уже ничто не угрожало.

После этих случаев слава Антония Косибы выросла еще больше. Почти каждый день приходили больные с разными недугами. У того глаза загноились, с Рождества не видел, у другого кости ломило, третий жалуется на колики, иных мучил кашель. Бывали и такие, что сами не знали, что с ними происходит: просто день ото дня слабели все больше и больше.

Антоний не всем помогал. Некоторых он сразу отправлял, объясняя, что от их болезни нет лекарства. Другим говорил по-разному: то мешок с горячим песком к животу прикладывать, то соль не сыпать в еду и мяса не есть, то отвары из разных трав пить. И так уж получалось — кто от него с советом выходил, всегда выздоравливал, в крайнем случае получал облегчение.

В округе было несколько знахарей. В Печках у графа Зангофта старый овчар умел заговаривать рожу и зубную боль, да и в других болезнях разбирался. Одна баба, Белякова с хутора, знала метод лечения лишая, заговаривала, чтобы благополучные роды были. Церковный сторож в Радолишках глисты выгонял и при кровотечениях помогал. Но все они советовали говорить какие-то молитвы или таинственные заклинания, делали над больными странные знаки или давали им амулеты.

Зато новый знахарь, Антоний с мельницы, ничего такого не делал. Поспрашивает, посмотрит, пощупает, а потом, как безумный, ходит по избе, лихорадочно лоб трет, глазами вращает и сразу говорит, как лечиться.

В округе много спорили о том, у какого знахаря лучший способ лечения. И все же с одной стороны Антоний Косиба был выше всех: он не брал денег. Когда больные приносили брусок масла, цыпленка, мешочек бобов, свиток домашнего полотна или шерсти, он принимал это, благодарил коротким поклоном, а если ничего не приносили, все равно лечил их. Время от времени он раздавал бедным то одно, то другое, остальное шло в кладовую мельника. Для своих нужд Антонию требовалось немного: хватило бы на табак, пару юфтевых сапог, да какую-нибудь одежонку. Все это обеспечивал ему заработок с мельницы, потому что он продолжал там работать, хотя Прокоп из благодарности за сына и за то, что Антоний им отдавал, сам уговаривал его оставить работу.

А — тем временем наплыв пациентов увеличивался. Случалось так, что Антонию некогда было работать на мельнице. У его дверей стояло по десять и больше телег с тяжелобольными. Те, у кого еще были силы, приходили пешком, издалека приезжали с оказией, и таких пациентов было много.

В чулане, в сенях и в самой избе по углам вырастали настоящие горы подарков, потому что мать Агата соглашалась брать только съестное, а полотно, шерсть, лен, бараньи и телячьи шкуры, перо, а прежде всего травы, которые нужны были только Антонию, лежали в куче.