Душа птицы - Петр Немировский Страница 22

Или вот другой отрывок, о своём чёрном происхождении. «Иногда мне кажется, что я ношу в себе все боли прошлого. Мне кажется, что я ношу в себе все боли чёрных женщин, которые были рабынями, которых насиловали, избивали, травили собаками. Эти ужасы и жестокости передавались нам из поколения в поколение, любая чёрная женщина, родившаяся в Америке, несёт в своих генах душевную травму. И я не знаю, что мне делать с этой болью? Кому её отдать?..» Читая этот отрывок, я кривил лицо от досады и стыда, вспоминая тот проклятый день, когда я — будем называть вещи своими именами — изнасиловал её.

Каждый раз, когда слышал звонок телефона, я с замиранием сердца хватал свой мобильник в надежде, что это она. Она уволилась из агентства домработниц, где работала, и там никто ничего не знал о её теперешнем местонахождении. Не знаю, как она сумела договориться со своим офицером из прокуратуры, чтобы получить разрешение покинуть Нью-Йорк. Если бы я знал имя этого офицера, обязательно бы с ним связался.

Такое было невозможно представить: в наш век, когда все знают обо всех самые интимные подробности, человек неожиданно исчез, словно бесследно растворился в воздухе.

Нет же, я вру, вру. Эми исчезла как будто бы специально для того, чтобы сопровождать мой день с утра и до ночи, и ночью тоже. Она являлась ко мне в образе дикого кота, гулявшего в густом кустарнике солт-марша. Она подлетала и кружилась над моей головой чайкой, роняя тревожные, пронзительные крики. Она ползала тёмно-жёлтой змеёй между холодных камней на берегу. Я слушал её голос в шуме высоких трав и шелесте листьев. Я спрашивал о ней у волн, у ветра, у звёзд — у тех звёзд, которые отразились в её глазах, когда она смотрела в небо во время наших прогулок.

Все вокруг — птицы, звери, рыбы и звёзды — возвращали Эми ко мне, неудивительно, что я проводил бесконечно много времени на цветущем, поющем и стрекочущем солт-марше и даже ночью сидел там на холодных камнях, на берегу, узнавая голос Эми в плеске волн.

Порой я брал с полки и раскладывал на столе собранные белые голубиные перья. Потом я решил собирать красивые перья и других птиц — горлиц, скворцов, индюшек и ворон. Мне даже попались несколько обронённых серо-коричневых перьев соколов. Однажды мне пришла идея, и я стал скреплять эти перья с помощью проволоки и воска, решив сконструировать из них птицу, уповая, как древний маг, что эта птица возвратит мне Эми.

В тот период мне не нужны были ни приятели, ни алкоголь, ни политика, ничего. Как и прежде, я каждый день ходил на работу, но присутствовал там только физически. Порой я забывал, к какому пациенту и с какой целью иду. Ко мне обращался кто-то из коллег — врач или медсестра — я останавливался и с недоумением смотрел на них, пытаясь понять, о чём меня спрашивают и чего от меня хотят.

Бред

С отцом стало происходить что-то неладное. Он восстановился после операций и, казалось, вот-вот окончательно вернётся «в норму». Вроде бы всё к этому шло. Эми ушла, от услуг другой домработницы от отказался, будучи уверен, что уже в состоянии сам за собой следить.

Надо сказать, отец принадлежал к типу общительных, но одиноких людей. Есть такой тип, кстати, нередко встречающийся в нашей жизни, хотя его не так легко распознать. Такой человек производит впечатление «компанейского» и «очень социального», легко сходится с людьми, на первый взгляд. Только на первый взгляд. Но если внимательно к нему присмотреться, то окажется, что близких, тёплых отношений он практически ни с кем, даже с родными людьми, не имеет, а вся его общительность поверхностна и обманчива. Почему так? Наверное, потому, что его первоочередной интерес — это только он сам, и никто другой: собственные интересы, личные выгоды, свои прихоти. Такие люди очерчивают чёткий круг своих тёплых чувств по отношению к другим, и эту линию никогда не переступают.

А вот мама, земля ей пухом, была ему полной противоположностью. Она постоянно выходила за пределы границ себялюбия и добрых дел. За это свойство её ценили и родственники, и друзья, и соседи — все, кто её знал. Не понимаю до сих пор, как они — такие разные — могли сойтись и пожениться? Что их объединяло?

Зная склонность отца к постоянным перемещениям по Бруклину, его привычку к бесконечным посещениям магазинов, в чём он находил непонятное мне удовольствие, я с самого начала пандемии опасался, чтобы он не заразился ковидом. Но теперь, в связи с карантином, всё изменилось: даже в парке возле его дома команды шахматистов и картёжников, с которыми он порою играл в карты или шахматы, растворились.

В любом случае, мои опасения оказались напрасны: отец и сам-то теперь не сильно стремился «аут», опасаясь вируса. Более того, он стал проявлять меры не простой, а сверхпредосторожности. Что-то в нём изменилось, особенно после ухода Эми, и он бо́льшую часть времени оставался один. Он часто и подолгу был задумчивым, стал каким-то пугливым, малоразговорчивым. Сидел дома, с утра до вечера уткнувшись в телевизор, без прежних эмоций смотрел бейсбол или старые голливудские фильмы, почти не звонил ни мне, ни родственникам. Когда мы с ним встречались, его интересовало одно-единственное: много ли больных ковидом поступает к нам в отделение, много ли среди них стариков, и многие ли из них умирают?

* * *

Ночью меня разбудил телефонный звонок. На экране мобильника высветилось «Полицейский участок № 68».

— Хэлло, могу ли я поговорить с мистером Беном Горовицем? — спросил незнакомый мужской голос.

— Да, это я, — ответил я полусонным голосом.

— Вам звонит офицер Кларк из шестьдесят восьмого полицейского участка. Извините, что беспокою вас в такое позднее время.

— Я вас слушаю, — включив настольную лампу, я взглянул на настенные часы, показывавшие 2:47.

— Марк Горовиц ваш отец?

— Да. С ним что-то случилось?

— Пока неизвестно, точно сказать не могу. Ваш отец пропал. Во всяком случае, в квартире его сейчас нет, а дверь в его квартиру открыта. Сосед по этажу обратил на это внимание. Вероятно, он куда-то вышел, но забыл закрыть дверь за собой. Сосед проверил несколько раз, но так как ваш отец не появился, сосед позвонил в полицию. Вы случайно не знаете, где он? Быть может, он