Отдаляющийся берег. Роман-реквием - Адян Левон Страница 22

В начале шестидесятых (в пору недолгой хрущёвской оттепели стало можно говорить об этом) Арус Тараян здесь, в редакции, бросила в лицо тогдашнему шефу самые последние слова. Тот покраснел до кончиков ушей, но не нашёлся с ответом. Это случилось в присутствии Сагумяна. «А что было потом? — спросил я. — Дочку Тараян пустили к отцу в Англию?» «Да ты что! — с горечью возразил Сагумян. — Бедняжка сошла с ума после пыток. Одно время лежала в маштагинской психушке, а сейчас… Даже не знаю, жива ли она». «А сама Арус Тараян?» — спросил я. «Умерла в одиночестве и крайней нужде», — ответил Сагумян.

Новая история была связана с некоей девушкой, в которую бывший, по его же словам, влюбился в десятом классе.

— Я ей стихи посвящал, — рассказывал он Лоранне. — Очень была красивая, первая красавица школы. Как-то проходила мимо, я и продекламировал: «Люблю тебя, люблю украдкой, страдаю и ночей не сплю». А она ни с того, ни с сего: «Презираю». Бросила и прошла. Я так и остолбенел. А рядом школьная шантрапа стояла, всё слышала. Эти мерзавцы невзлюбили меня, частенько бывало, то очки у меня отнимут, то плюнут. В общем, издевались. Потом-то я, конечно, с ними поквитался. Забрали их, и след простыл. Словом, я остолбенел. А про себя поклялся: «Я тебе покажу». Со временем узнал, что она вышла замуж, родила ребёнка, муж служит администратором в армянском театре. Пошёл я к Мирзе Ибрагимову, он руководил главным управлением по делам искусства, постарался. В итоге муженька вытурили с работы. Тут же выяснилось, что в театре имелись какие-то нарушения, хищения. Короче, провели проверку, её мужа посадили. Видел я её потом, бывшую красотку, — хихикнул экс, прикрыв рот рукой. — Шла в тряпье, как побирушка. «Помнишь своё „Презираю“?» — спросил я. «Помню, — говорит. — Тогда презирала, а сейчас меня тошнит от тебя». «Ну-ну, смотри не поперхнись». Я сказал это про себя, а сейчас жалею, надо было вслух, верно?

Казалось, Лоранна задыхается, она хватала ртом воздух, как рыба на берегу, и обмахивалась.

— Дайте сигарету, пожалуйста! — взмолилась она.

— Ты же не куришь, — удивился бывший.

— После ваших историй не то что к сигарете, к наркотикам потянет, — грубо сказала Лоранна и спешно покинула комнату.

Через минуту вышел и я, направился через полутёмный коридор к главному. Лоранна сидела там и курила.

— Ничего-то вы про него не знаете, — вздохнул главный. — писателей и поэтов Маргара Давтяна и Геворга Петросяна он довёл до смерти. Не говорю уж о его происках против Баграта Улубабяна, Аршавира Дарбни, Абраама Бахшуни, Эльмира Мкртчяна, Самвела Кнаруни, Эммы Петросян и Амо Амирханяна. Амирханяну пришлось бежать в Ереван, не стал даже дожидаться выхода своей книги; её, между прочим, просто вычеркнули из плана. Он годами преследовал Востика Каракозяна, работавшего в журнале «Гракан Адрбеджан». Как-то раз Востик вышел после работы на улицу и прямо перед Домом писателей замертво рухнул на тротуар. Сиявуш Сарханлы из журнала «Улдуз» взволнованно звонит ему: мол, ваш сотрудник лежит здесь мёртвый. Догадайтесь, что он ответил. А вот что: «Считайте, что сдохла собака». И кладёт трубку. А когда-то они были близкими друзьями, он в доме Востика дневал и ночевал. А что делать? Он же член президиума Верховного Совета, двадцать с лишним лет редактировал журнал, столько же проработал здесь, полвека в партии, народный поэт. Хочешь, не хочешь, а терпи, пока…

— Пока что? — Лоранна поняла его. — Не надейтесь, он не умрёт. Неужели в этом огромном городе не нашлось армянина получше, чтобы выдвинуть в депутаты?

— Если он всё же умрёт, изберут Тельмана, — сказал я.

Искренне расхохотавшись, главный кивнул в знак согласия — так оно и будет. И тут, что называется, лёгок на помине, появился Тельман Карабахлы-Чахальян, весь какой-то потерянный, с всклокоченными густыми бровями и поджатыми губами.

— Убью, всё равно убью, — задыхаясь, твердил он. — Погоди у меня, Геворг Атаджанян, увидишь, я с тобой такое сотворю… Когда наконец вернётся из армии Мнацакан, чтоб убрался из отдела этот баран…

— Садись, Тельман, ты уже в рифму заговорил. Что стряслось? — обеспокоенный с виду, главный изо всех сил сдерживал смех.

— Я застукал жену, — присев на краешек длинного стола, прерывистым от расстройства голосом сказал Тельман. — Что женщина порушит, того Бог не отстроит. Ох, застукал…

— А куда ж она шла? — наивно спросила Лоранна, отгоняя дым от глаз.

— Да куда ей идти, — взбесился Тельман и, что было сил, хватил себя по колену. — Ты что, без царя в голове, что ли? Дома я её застукал. Соседа позвал в свидетели, он всё видел…

Из бессвязных слов Тельмана выяснялось, что он поймал свою благоверную с другим, и будь этот негодяй простым смертным, Тельман порвал бы его на куски. «Голову бы ему расколошматил», — шипел он. Но любовником оказался сотрутник комитета госбезопасности Сафар Алиев, отмеченный большой чёрной родинкой на щеке. Мерзкий тип, он приехал из Армении и по-армянски говорил чище любого из сотрудников нашей редакции.

Лоранна знала его, прежде он частенько захаживал к нашему бывшему, и мы, разумеется, смекнули, с чьей подачи и с чьей помощью попал в армянскую редакцию Тельман Карабахлы-Чахальян. Однако попользовался ли бывший прелестями молодой Тельмановой жены, осталось неизвестным, хотя все мы склонны были думать, что без этого не обошлось, тем паче Лоранна раза два засекла, как они шушукались у бывшего в кабинете.

— Человеку в годах не дело жениться на молоденькой, — расфилософствовался Тельман. — Потому как ты ещё жив, а она только и думает, как устроится после твоей смерти.

В редакции, несомненно, уже знали о моей любви. Главный с улыбкой сказал: «Не сглазить бы, выбор хоть куда».

В коридоре Нора придержала шаг, как обычно, склонив набок голову, левой рукой подпёрла щёку и, покачивая плечами, успела попрекнуть на своём гадрутском наречии: «Лео-джан, хороший ты мой, все в нашей редакции знают, как я тебя уважаю, сильно-сильно уважаю, но что ты позабыл про родную кровь и положил глаз на девушку другого рода-племени, вот это я тебе никак не прощаю».

Одна лишь Арина ничего не говорила. Словно не замечая, смотрела исподлобья и докдадывала: «Вчера какая-то девушка звонила, тебя не было». Не говорила кто, хотя и знала, по голосу узнавала. Как-то Лоранна сказала:

— Вижу, Лео, это слепому видно, что ты любишь эту девушку. Но намотай на ус, ради единственной улыбки тебе придётся пролить море слёз, потому что большая любовь сама по себе слёзы и боль. И мне почему-то кажется, что эта любовь непременно принесёт тебе не только радость, но и муки. Смех, упоение, счастье, но и слёзы. И не знаю, достанет ли у тебя сил справиться со всем этим.

Я не обратил внимания на цыганские гадания Лоранны, каждая минута с моей голубоглазой красавицей доставляла мне безграничную отраду, в ней заключалось всё моё существо, душа и сердце, я больше не мыслил без неё своей жизни, и как же мне было приятно, когда, словно угадав, о чём я думаю, Рена ласково прошептала однажды: «Ни дня не проведу без тебя».

— Ты тоже полюбила меня с первого взгляда? — спросил я с шутливой самоуверенностью.

— Да, — счастливо и нежно сказала она, прижавшись ко мне. — Не знаю, как это получилось, мне понравилось твое замешательство и то, что ты не хотел, чтоб я позвонила какой-нибудь девушке; впрочем, если бы ты и настаивал, я бы всё равно не позвонила. Я нравилась тебе, чувствовала это и наслаждалась. И подсознательно понимала, что ты потому и не хотел, чтоб я кому-то звонила, не хотел мне изменить. Это так?

— Это так, — покорно сказал я, с упоением целуя её благоухающие волосы цвета сочащегося майского мёда.

— Может быть, я потому и согласилась пойти в ресторан, не знаю. Помню, что всё время порывалась встать и выйти из твоего кабинета, но не могла. Разум велел мне: вставай, сердце велело: сиди, я колебалась и не двигалась с места. Вот какая борьба происходила во мне, — подняв лучистые глаза, улыбнулась Рена. — Смешно, правда?