Наталья Нестерова - Девушка с приветом Страница 23

— Ты уверена, что действительно не хочешь его видеть? Я спрашиваю потому, чтобы тебе не было неприятно, если я спущу его вон.

— Ты! Меня спустишь?

— Легко, — бросил Серж, даже не повернув головы. — Кэти?

Мне решительно не давали вставить слово. Теперь на кухню протиснулся Рэй. Он подошел к Толику, зарычал и показал свои изящные зубки.

— Откуда эта мерзость? — Толик отпрянул в угол. — Уберите распоротого урода.

— Ты сам урод, — сказала я. — Забирай свои бутылки, уходи и навсегда забудь дорогу к моему дому. Рэй, пропусти его.

Собака не пошевелилась. Серж забрал у меня пальто Толика и велел:

— Отведи Рэя в комнату.

Что происходило, пока я тянула за ошейник упирающегося пса, закрывала его в комнате, — не знаю. Но когда я вернулась, расстановка действующих лиц поменялась. Толик, прижав пальто к груди и что-то бормоча, двигался к двери. На него шел Серж. Он не говорил ни слова, но, если бы на меня наступал человек с таким выражением лица, я бы предпочла ретироваться на четвереньках.

— Ты еще пожалеешь, пожалеешь, — наконец я разобрала, что бормотал Толик. Он не переносил ситуаций, в которых последнее слово оставалось не за ним.

— Конечно, пожалею, — согласилась я, вытащила из тумбочки его тапочки и водрузила сверху на пальто. — Пожалею, что не сделала этого раньше.

Я захлопнула за Толиком дверь и, не глядя на Сержа, пропищала совсем как Ира:

— Ой, у меня и ужин-то еще не готов, — и шмыгнула в кухню.

Включила плиту, плеснула на сковородку масло, стала шинковать картошку.

— Кэти, — тихо позвал Серж.

Я оглянулась. Неужели только что его глаза походили на лазерное оружие? Серж смотрел на меня ласково, нежно, как бы зовя к себе. Я тут же воспользовалась приглашением и бросилась ему на шею.

Запертый на кухне Рэй протяжно выл, картошка на сковородке горела, и запах несло по всей квартире. Но все это было за пределами мира, в который Серж погрузил меня, когда мы перебрались в комнату.

И если бы он вздумал прерваться и пойти тушить пожар, я бы не отпустила его, вцепилась ногтями и зубами или отправилась вместе с ним, облапив его тело, как осьминожка.

Из сладкого забытья я плавно перетекла в сон и почти не слышала, как Серж сказал, вставая:

— Кэти, я на минутку. Надо все-таки выключить плиту, вся квартира в дыме, и соседи стучат по радиаторам, голос Рэя их, очевидно, беспокоит.

Я удивлялась своей глупости: как могло лицо Сержа казаться мне заурядным, среднеарифметическим? Он замечательно красивый мужчина! Причем в развитии: с каждым днем становится все красивее. У него мужественные и в то же время тонкие черты лица, замечательная улыбка. Совсем не детская.

Почему, если хотят похвалить улыбку, то называют ее детской? Глупости. Улыбка у Сержа взрослая, мужская и добрая. Это доброта сильного человека, который воспринимает окружающих как создания слабые и беспомощные, требующие его опеки.

У Сержа особенный взгляд. Возможно, чрезмерно пристальный и изучающий. Я не раз замечала, как люди тушуются перед ним.

Мне и самой он казался арктически холодным, пока мы.., не познакомились поближе, скажем так.

Хорошо помню томные взгляды Анатолия. Словно я облита медом с ног до головы. И он предвкушает, как будет этот мед слизывать, задерживаясь на выпуклостях и вогнутостях моего тела. Серж смотрит не просто прямо в мои глаза, он смотрит в зрачки, куда-то в глубину меня. И ему нравится то, что он там видит. Уголки губ у него чуть растягиваются (еще не улыбка, а готовность к ней или, напротив, спрятанная улыбка), брови слегка приподнимаются, как будто от удивления, — и я чувствую себя необыкновенно красивой, до такой степени обворожительной, что победительницы конкурсов красоты должны захлебнуться от зависти. Меня начинают беспокоить уколы ревности: умение так смотреть на женщину способно завалить обочины жизненного пути Сержа разбитыми девичьими сердцами.

Мы встречаемся больше месяца. На дворе стоит зима. Говорят, очень суровая. А нам кажется, так тепло не было никогда. Видимся мы каждый день после работы и в выходные. Безо всякой системы: то через день перебираемся из одной квартиры в другую, то неделю проводим у него или у меня. Теперь я не вызываюсь подменить кого-то на дежурстве и придирчиво изучаю график — не вписали ли мне лишнее дежурство на неделе.

Серж не объяснялся мне в любви. Нет, в постели он, конечно, говорит чудные вещи, но это в постели. В определенные моменты я тоже могу признаться в чем угодно, даже в марсианском гражданстве. Самыми проникновенными словами, которые я услышала от него, были: «Кэти, ты очень много для меня значишь». По-моему, звучит восхитительно.

Анатолий привил мне иммунитет против всяких ласкательных прозвищ: «цветочков», «котиков», «лапонек», «зайчиков», «птичек» и прочей флоры-фауны. Благодаря Толику я, наверное, никогда не смогу сказать человеку, что люблю его.

Люди недалеко ушли от подопытных собак Павлова. И если в момент счастливой эйфории в нас воткнуть электрод под напряжением, то стойкий рефлекс появится быстро.

Однажды предусмотрительный Толик что-то недопредусмотрел, и я забеременела. Ждала его дома, счастливая и радостная, целый день репетировала: вот он приходит, я бросаюсь к нему со словами: «Я тебя люблю — и у нас будет ребенок».

Проделала все в точности — и получила разряд электричества. Толик посерел лицом, глаза у него забегали, как у сломанной куклы.

Тут и выяснилось, что он женат (говорил — разведен), что у него (ранее бездетного) два отпрыска, младший родился несколько месяцев назад. Толик пускал скупую мужскую слезу, заламывал руки, твердил мне, сдвинувшейся умом от неожиданности и горя, о своей любви. Он окружил меня нежнейшей заботой и участием. Дома сказал, что уезжает в командировку, и поселился у меня до аборта. Сам отвел меня к врачу, встретил после операции. Если бы не плотная стена его надзора, если бы он немного ослабил хватку, я бы, наверное, одумалась, сохранила своего первенца. Или если бы мама была жива. Она бы не позволила выцарапать из меня комочек живой плоти.

Последующие месяцы Толик провел на коленях, ползая вокруг меня и вымаливая прощение. Вымолил. И прощение, и возобновление отношений. Только теперь они походили на пустую коробку от съеденных конфет. Красивая коробка, выбросить жалко, но полакомиться нечем.

Вот поэтому слова «люблю тебя» застревают у меня в горле от страха перед электрическим разрядом. А если я еще когда-нибудь забеременею, то никогда не признаюсь мужчине. Это будет мой ребенок, и ничей больше, как я была — только мамина дочка.