Наталья Троицкая - Обнаров Страница 23

– Дома, – буркнул он и, переходя на тот же любезный тон, уточнил: – С кем имею честь?

– Константин, – представился незнакомец.

– А я Семен Андреевич. Сосед.

– Семен Андреевич, я могу войти?

Сосед снял удерживавшую дверь цепочку.

– Войти можете, но это бесполезно. Спит она. Тихо у нее, – сосед участливо махнул пухленькой рукой, точно по секрету продолжил: – Плакала сегодня. Тихонько-тихонько так. Деликатно. Но у нас же слышимость, сами понимаете. А сейчас спит. А вы что помрачнели?

– Это из-за меня она плакала. Я ее обидел. Должен попросить прощения. Затем и приехал.

– Нашу Тасеньку даже я не обижаю. Однажды, правда, за зад ущипнул. Так… Не со зла. Она девушка хорошая. Знаете, как меня успокаивала, когда с Катериной моей у нас разлад вышел! Ой-ёй! Держитесь, говорит, Семен Андреевич, любит она вас, и дороже вас у нее никого нету. Вот! Ну, чего встал-то, проходи, раз такое дело. Вторая дверь.

Переминаясь с ноги на ногу, сосед наблюдал, как неожиданный гость внимательным взглядом скользил по убогой прихожей, как шел к указанной им двери комнаты Таисии Ковалевой.

– Здесь? – гость указал на дверь.

– Да, – кивнул сосед, подтянул то и дело сползавшие с круглого живота трусы и деликатно добавил: – Я на кухне буду. Если что…

Осторожный стук в дверь. В ответ тишина, точно в комнате и нет никого. Обнаров немного нажал на дверь, она легко поддалась, распахнулась. Он вошел в комнату, испытывая смешанное чувство. Он был счастлив оттого, что все же нашел ее, и винил себя за бесцеремонность, за вторжение в ее личное пространство. Так или иначе, заключив сам с собою сделку, разбор своей вины он оставил на потом.

Тая спала. Она лежала на боку, сжавшись в комочек, до подбородка укрывшись одеялом. Кровать была узкой, продавленной, ржавой, вроде армейской. Выглядывавшее из конверта новенького белоснежного пододеяльника одеяло было старым, с торчащими то здесь, то там клоками грязно-желтой ваты. Убогое убранство постели так не сочеталось с ее иконописным лицом и всем ее обликом хрупкой, изысканной красавицы.

Он осторожно опустился на колени рядом. Припухшие веки, темные тени у глаз, скорбная морщинка у рта, неровное, беспокойное дыхание. Сердце сжалось от боли.

– Прости меня, – прошептал Обнаров и осторожно тронул ее разметавшиеся по подушке волосы.

Веки девушки дрогнули, она открыла глаза.

– Прости меня. Прости, пожалуйста. Мое поведение не имеет оправдания. Есть во мне гаденькая черта – порабощать других. Все время верх одержать хочется. Навязать свою волю, свой стиль общения. Есть жестокость и эгоизм. Но я обещаю тебе, я задавлю это, тебя это больше никогда не коснется, – он шумно вздохнул, попытался справиться с волнением. – Я люблю тебя. Если ты уйдешь, я… Я не смогу без тебя!

Он склонился, прислонился лбом к ее горячей щеке.

Она порывисто обняла его, всхлипнула.

– Тихо-тихо-тихо, родная… Таечка, милая моя, не плачь. Обматери, ударь, наговори гадостей, только не плачь!

Он обнимал ее и, покачивая точно ребенка, гладил по дивным, шелковым волосам.

– Я не буду плакать. Это нервы. Я так переживала за тебя!

– Переживала за меня ?

Ладонью он вытирал ей слезы, которые двумя извилистыми теплыми ручейками все бежали и бежали по ее щекам.

– Ты ведь как ежик.

– Ёжик?

– Глупый ёжик. Выставляешь колючки, а внутри доброе сердечко бьется. Неизвестное пугает тебя, потому что свершившееся было с тобою грубо и вульгарно. Колючками от неизвестности обороняешься, думаешь, там не может быть лучше. А там же я! Я люблю тебя. От любви нельзя обороняться, Костенька. Это грех. Это ведь дар великий!

– Таечка, родная моя…

Он, точно безумный, стал целовать ее мокрые от слез глаза и щеки, покорные мягкие губы.

– Прости меня. Прости. Прости, родная…

От нежности и любви, от осознания того, что любим, он вдруг почувствовал, как душная соленая волна накрывает его с головой.

Тая коснулась ладонями его лица, не дала спрятать взгляд.

– Всегда вспоминай эту минуту. Всегда, когда захочешь обидеть меня, – точно заклятье, произнесла она.

Застигнутый врасплох, он кивнул, прошептал:

– Обещаю.

По дороге домой Тая была тихой и задумчивой, сидела, прижав цветы к груди, вдыхая их приятный аромат. На набережной, той самой, где им, возвращавшимся из ночного клуба, встретились два хулигана, она вдруг попросила остановить машину, и по гранитным ступенькам спустилась к самой воде.

– Тая, что с тобой?

Обнаров подошел, обнял ее за плечи.

– Я просто хочу еще раз побыть на этом месте. Здесь я поверила в то, что не ошиблась в тебе, что ты настоящий.

Он поежился от пронизывающего ветра, теснее прижал ее к себе.

– Значит, плохи мои дела, раз пошли в ход реликвии прошлого…

– Ты же знаешь, что это не так.

– Я живой, Тая. Я не герой книжного романа. Я иногда очень спокойный, иногда орать могу, иногда бесшабашно смелый, иногда трус ужасный, иногда честный до неприличия, иногда не моргнув глазом вру, иногда умный, чаще всего глупый, иногда жестокий, но чаще мягкий и сентиментальный, иногда романтичный, а иногда прогматичнее и расчетливее меня нет. Я разный. Я живой. Если где-то я не дотягиваю до придуманного тобой идеала, я буду стараться. Подожди выносить приговор.

Она обернулась, посмотрела в его глаза.

– Я измучила тебя. У тебя грустные, усталые глаза.

– Я боялся, что ты не вернешься.

– Боялся? Тогда поцелуй меня. Поцелуй сейчас же! И обними. Покрепче. И никогда… Слышишь? Никогда не отпускай!

И было возвращение домой из убогой, чужой комнатенки, где остались все слезы и беды, и одиночество. И была ночь. И были его счастливые, горящие страстью глаза. Ее уступчивое: «Да». Его ненасытное: «Нет».

Он любил ее, как жадный, изголодавшийся завоеватель и как искусный любовник, как любящий и любимый мужчина, даря бездну нежности, радости, наслаждения. Она чувствовала, что желанна, она чувствовала, что любима, она чувствовала себя богиней в его руках.

Таю разбудил его хриплый, больной голос.

– …не знаю. Знобит. Температура сорок. Голова болит, горло… – говорил кому-то Обнаров.

Голос доносился из кухни сквозь приоткрытую дверь.

Тая накинула его халат и пошла в кухню.

– Да, отлежусь сегодня. Извини, Талгат, что так вышло, – он поманил Таю рукой, обнял, чмокнул в лоб и страдальческим голосом продолжил: – Ты уж объясни нашим английским коллегам. Завтра? Завтра буду обязательно. Да… – он закашлялся, махнул рукой. – Бог с ними, с этими штрафными санкциями. Все. Пока! – он бросил телефон на диван.

– Костенька, ты заболел?