Елена Гайворонская - Круговой перекресток Страница 23

В общем, кукушка хвалила петуха…

У нас было много общего. Дашка оказалась такой же книжной фанаткой, обожала Чехова и О. Генри, позднее обе увлеклись Серебряным веком. Нам нравилась история России эпохи Петра Первого. Мы проглатывали новинки в модной «Юности», «Октябре», в почти оппозиционном по тем временам «Новом мире», потом обсуждали, иногда наши взгляды расходились, мы спорили до хрипоты, но благополучно завершали диспуты за чашкой чая с шоколадными конфетами и тягучим клубничным вареньем. Чай Дашка, как и я, могла поглощать бесконечно, кружку за кружкой, особенно темными промозглыми вечерами, когда за окном лил ненужный дождь или мела пурга. На нашей крохотной кухоньке было светло, пахло тепло и вкусно свежими булками, которые мы с Дашкой в силу своих щуплых конституций могли лопать в немереном количестве.

– Не в коня корм, девки, – говорила бабушка, подкладывая лишние кусочки.

В отличие от Алки Дашка моей семье очень нравилась, да она и не могла не нравиться – тихая стеснительная опрятная хорошистка. Помимо крайней застенчивости, была у Дашки иная отличительная особенность: она страдала вопиющей неуклюжестью. Из ее тонких рук вечно выпадали ручки, ластики, учебники и тетрадки. Несмотря на худобу, Дашка единственная в классе умудрялась свернуть в столовой поднос со стаканами, с грохотом уронить стул, смахнуть с подоконника цветок. Дашка отчаянно краснела, расстраивалась до слез, бросалась упразднять последствия, порой это ей удавалось, но иногда получалось еще хуже. Я, как могла, стремилась помочь подруге. Вместе мы мыли заляпанный компотом пол, пересаживали амариллис в новый горшок, после чего с легкой Дашкиной руки он рос лучше прежнего, да еще начинал цвести белыми цветами.

Мы вместе предавались волнующим мечтам о том, что однажды станем она – знаменитым художником, я – известным писателем. Обменивались книгами, добывали и обсуждали новинки, посещали выставки. Нам обеим нравилось шить, мы листали модные журналы по шитью и кропали наряды: я – экстравагантные, Дашка – классические. А еще мы стали выпускать свою собственную газету. О школе, о себе, о том, что нас волновало, тревожило и радовало. Я писала статьи, Дашка делала рисунки. Однажды мы рискнули вынести наше творчество на суд общественности и притащили одну из газет в класс. Лист ватмана с моими заметками и Дашкиными зарисовками вызвал настоящий фурор. Нас моментально припахали и поручили выпускать классный ежемесячник. Это не было в тягость. Папа разрешил мне взять его «Зенит», вдвоем с подругой мы освоили премудрости фотографии, и скоро наши газеты были признаны лучшими в школе, а потом победили в районе. Ободренная, я все-таки дошла до отделения районной молодежной газеты, напросилась на прием к редактору – серьезной полной тетеньке в очках, и та дала мне задание написать к среде заметку на тему участия комсомольских организаций окрестных школ в грядущих первомайских празднествах. Тут выяснилось, что я абсолютно не умею писать на заказ, о том, что мне не интересно. Слова отказывались звучать, выстраивались в скучную серую линию, предложения не сплетались, мелодия получалась редкостно фальшивой и отвратительной. Я промаялась три дня и в конце концов возненавидела – и комсомольскую организацию, и первомайские праздники, и газету, ясно осознав, что журналистика и писательство не совсем одно и то же. Перечитав статью в очередной раз, поняла, что она никуда не годится, скомкала лист, выбросила в мусор. Больше в редакцию я не ходила.

Бывшие дружбаны из хулиганистой компании Кузи отошли на второй план. В отместку за предательство обиженные пацаны обзывали нас скелетинами, зубрилками, зазнайками и лесбиянками, но мы старались не обращать внимания, а я вдобавок придумывала в ответ такие прозвища, что все вокруг катались от смеха, причем клички оказывались живучими и приклеивались надолго. Когда ребятам надоело попадать на мой острый язычок, меня оставили в покое. А заодно и тихоню Дашку, которая мухи не могла обидеть, но находилась под моей защитой: моих колкостей хватало на двоих. Я рано поняла убийственную силу слов и научилась ею пользоваться, правда, старалась применять это грозное оружие лишь в целях самообороны, когда требовалось дать отпор заносчивой однокласснице Вальке, горластой тетке, пытающейся влезть без очереди за колготками («Мадам, чехлы для самолетов в соседнем отделе») или хамовитой продавщице. Москва восьмидесятых была хамским городом, для существования в котором не мешало выработать командный голос, нарастить толстый панцирь, отточить когти и зубы. Огромный хмурый мордоворот мало у кого вызывал желание поупражняться в словопрениях, а тощая девчонка – наоборот. Мне хамили, и я не уступала. Меня посылали далеко, я отправляла намного дальше. Моя ответная агрессия имела результат: хам, получивший отпор там, где его не ожидал, быстро успокаивался и задумчиво удивлялся, откуда в нашей чудесной стране такая невоспитанная молодежь.

Маме эта моя черта ужасно не нравилась.

– Поверь, улыбка – оружие гораздо более мощное, чем брань, – убеждала мама.

– Я не собираюсь улыбаться разным идиотам, – хмуро заявляла я.

Но все-таки задумалась о маминых словах по поводу могущества улыбки. Не очень-то верилось, но я решила попробовать.

Поиск образа

Время летело, мир изменялся вокруг нас, мы изменялись в нем, но рассматривали изменения через призму своих желаний, страстей и стремлений. Нам, невыездным, отчаянно хотелось увидеть землю во всей красе и многообразии. Но еще больше волновали перемены в собственном теле, когда «поперли» грудь и бедра, потянулись ноги, голос сделался низким и глубоким. Меня эти изменения волновали, раздражали и радовали одновременно. Необходимость носить дурацкий бюстгальтер в мелкий цветочек доводила до бешенства. Он мне мешал, было тесно, душно, приходя из школы, я стаскивала ненавистный предмет и швыряла на кровать. Немного смирилась, лишь когда мама за сумасшедшие деньги приобрела настоящее французское чудо – голубое в оборочках, но после школы я упорно продолжала дышать свободной грудью. К счастью, она не очень выросла и стала упругой, словно под кожу закачали наполнитель для мягких игрушек. Как-то с наступлением месячных мама выбрала момент, села рядом со мной и рассказала, что я становлюсь взрослой, объяснила про отношения между мужчинами и женщинами. Вообще-то она не открыла Америку – беседы «про это» частенько велись между девчонками, а Верка, имевшая старших брата и сестру, выведала у них интересные подробности и передала нам, сопроводив рассказ красочными рисунками на огрызке тетрадного листа.