Уинифред Леннокс - Японский гербарий Страница 23

Крепко обхватив себя руками за плечи, Зигни уставилась в темное окно.

Итак, что случилось, то случилось. Да, ты сама отодвинула мужа на задний план, как не слишком нужную вещь. Поэтому произошедшее естественно. Он развязал свой шнур.

Но я свой не развяжу.

Зигни услышала гул мотора и шуршание шин по гравиевой дорожке. Могучий джип «тахо», рассекая темноту снопами света, замер возле крыльца. Дверца открылась, Кен выбрался из машины, потянулся, расправляя затекшие мышцы, — судя по всему он долго просидел за рулем.

Зигни стояла возле окна гостиной и ждала, когда Кен войдет. По выражению его лица она поймет все — насколько серьезно он увлечен и вовлечен в другую жизнь.

Его шаги становились все отчетливее, сердце Зигни билось почти в такт шагам.

Кен замер на пороге. Она уловила мгновенную радость в глазах мужа, которая тут же сменилась изумлением. Как будто он спрашивал себя: почему Зигни здесь? Словно он собирался увидеть — снова? — у окна гостиной другую. Зигни поймала себя на мысли, что скорее всего предмет его страсти ниже ростом, чем она. Поскольку взгляд Кена невольно замер на уровне ее плеча, а уже потом скользнул выше, к глазам.

Зигни спокойно улыбнулась, будто они расстались утром и вот, поздно вечером, встретились снова, как и полагается мужу и жене.

— Привет, Кен. Не ожидал? Да я и сама не ожидала. Прилетела к издателю. Он вызвал меня раньше срока. Почему не позвонила тебе? — опередила она его вопрос. — Хотела сделать сюрприз. И, кажется, вышло удачно. Правда? — Зигни улыбнулась еще шире. — Удачно, что ты сейчас приехал один. Так?

— А… с кем мне здесь быть, Зиг? — Его голос звучал не слишком уверенно. — Я недавно вернулся из экспедиции… Знаешь, такие птицы…

— Знаю, одна птичка попала в твои силки. Прелестный экземпляр?

— Да, я поймал малиновку. Которую давно хотел… Ты помнишь, нет, конечно же не помнишь. Тебя это никогда не интересовало. Да что там говорить, тебе было совершенно безразлично, чем я занимаюсь! Ну неважно, я сейчас не о том. Так вот, я поймал малиновку, у нее, самое удивительное, есть единственная родственница, и где — в Японии! Я кажется, тебе говорил… Малиновка, или еще она называется зарянка…

— Сколько ей лет, Кен? Надеюсь, тебе с ней хорошо. Лучше, чем со мной? — прервала его Зигни, не собираясь устраивать семейную сцену.

Все, что происходит, — естественно. Он прав, она не интересовалась его жизнью, как подобает настоящей жене. Да, она погрузилась в свой мир, в который — за что и благодарна Кену Стилвотеру — помог окунуться именно он. Она поклялась себе его любить за это всю жизнь… И будет любить.

— Зиг…

— Я рада за тебя, Кен. Мне жаль, что я не смогла тебе дать то, что ты хотел бы.

— О чем ты говоришь, Зиг? — В голосе Кена зазвучала растерянность.

— Я не буду спрашивать, любишь ли ты ее. Но я хочу, чтобы ты знал одно: я согласна.

— На что? — Он вскинул брови.

— Я отпускаю тебя. В долгую экспедицию с ней, Кен.

— Да о чем ты, Зиг?!

— Давай не будем множить банальности.

Рассудок Зигни был ясен, сердце билось спокойно. Конечно, а как иначе? Взрослый мужчина несколько лет подряд живет, по сути, отдельно от жены, которая не только занята своим делом, но и большую часть времени проводит за океаном. Почему он не с ней? А почему он должен все бросить и лететь за ней? Да, он навещает ее, их детей, которые живут сейчас в Эдинбурге. Они ни в чем не нуждаются. Кен платит за лечение Зигфрида и за учебу обоих сыновей.

Ночь за окном была совершенно черной, где-то вдали заквакала сигнализация, потом взревел мотор и взвизгнули шины. Зигни слышала все звуки так же отчетливо, как шелест крыльев залетевшего в дом мотылька, который бился в свете лампы. Зачем он это делает? Неужели думает, будто видит солнце?

Нет, это не солнце, и этот свет не превратит ночь в день. Как и то облегчение, которое сейчас снизошло на Зигни, не станет целебным бальзамом для раненого сердца. Она не позволяла себе испытывать боль — Кену больнее, думала она. У меня, рассуждала Зигни, есть дело жизни, из-за которого я отодвинула от себя любимого мужчину. Ведь нет никакого секрета в том, что у меня возникало желание близости с ним, когда я отдыхала от переводов о японской любви. Но я приказывала себе перевести энергию физического влечения в творческую. Самая настоящая сублимация, по мнению психиатров.

А сейчас я великодушная земная женщина, у которой появилась соперница. Я снимаю с себя ответственность за мужчину, с которым состояла в браке, отдаю его без борьбы. Я отдаляюсь, ухожу к себе, чтобы теперь погрузиться в собственный мир без остатка.

Конечно, Зигни Рауд могла показаться странной женщиной, но разве она виновата в том, что ей на роду написано сделать дело, которое пришло к ней через посредство Кена Стилвотера?

Странно, но Зигни ощущала, что Кен с ней каждую секунду, когда она переводит стихи. В последний свой прилет в Токио Зигни, гуляя по улочкам этого города, глядя с самой высокой точки роскошного центрального района — Гиндзы — на ночную японскую столицу, залитую океаном огней, чувствуя этот город так, как не чувствуют его даже те японцы, которые стояли рядом с ней на смотровой площадке, и там ощущала рядом с собой Кена. Потому что все строки любви, которые она перелагала с японского, были обращены к нему. Но ему-то что от этого? Ему нужна земная любовь. Он прав, и она это понимает.

Она должна была догадаться, что у него наверняка появится женщина. Разве способен мужчина обходиться без подружки, да еще в долгих экспедициях? Но Зигни никогда не думала об этом. Она считала себя его подружкой, его любимой женщиной и единственной — на всю жизнь. Потому что без этого чувства она не могла бы исполнить то послушание, которое ей дано. Кем-то. Но дано. Не важно кем.

Зигни повернула голову и посмотрела на Кена. Он замер в тревожном ожидании. Ей показалось, он ждет чего-то и… Опасается? Неужели скандала? А может, чего-то еще? Что она бросится ему на шею и зарыдает: я тебя не отпущу?

Она и так его не отпустит, только не скажет об этом вслух. Они давно слились в единое целое — он, она и японские стихи. Она любит его, как самое себя. И не произнесет ни единого слова, которое заставит Кена испытать лишнюю боль. Слова материальны, если вдуматься, поэтому напрасно, поддаваясь минутному чувству, люди исторгают в мир то, что потом нельзя из него изъять, — злые, обидные слова.

— Зиг, мне… страшно. Ты ясновидящая?

— Нет, Кен, я ясночувствующая.

— Понятно, — мрачно произнес он и показался Зигни похожим на обиженного мальчишку. — Но если так, я хочу развода.

— Ты хочешь жениться на ней, Кен? — с печалью спросила Зигни, кстати, печалилась она сейчас не о себе, не о нем, а о той доверчивой женщине, которая собиралась забрать Кена навсегда.