У кромки моря узкий лепесток - Альенде Исабель Страница 23

Тайком от жены и дочери Исидро посетил старинную женскую школу, основанную еще в XVII веке, — внушающий уважение особняк напротив садов Кенсингтонского дворца. Офелия могла бы научиться там правилам этикета, искусству светского общения, рассаживанию гостей и составлению меню, хорошим манерам, осанке, созданию личного образа, оформлению домашнего очага и разным другим достоинствам, которых ей так не хватает. «Жаль, что жена не научилась ничему такому, — думал Исидро. — Было бы отличным вложением основать подобное заведение в Чили, чтобы, как принято в здешних местах, после нескольких лет обучения любая развязная сеньорита могла превратиться в утонченное создание». Он начал изучать представившуюся возможность. Какое-то время он скрывал свои планы относительно Офелии, иначе ему пришлось бы столкнуться с капризами дочери и остаток путешествия был бы безнадежно испорчен. Он объявил о своем решении в самом конце, когда времени на обмороки и скандалы уже не оставалось.

Они сидели в гостиной со стеклянным потолком, представлявшей собой настоящую симфонию белого, золотого и кремового оттенков, и пили неизбежный пятичасовой чай из фарфоровых чашек с цветочным рисунком, как вдруг явился рассыльный в адмиральской форме с телеграммой от Фелипе.

БЕЖЕНЦЫ ПОЭТА ЗАЙМУТ КОМНАТЫ. ХУАНА НЕ ОТДАЕТ КЛЮЧИ. ДАЙ ЕЙ УКАЗАНИЯ.

Исидро прочитал текст три раза и показал телеграмму Лауре и Офелии.

— Что означает эта хренотень?

— Пожалуйста, не выражайся так при ребенке.

— Надеюсь, Фелипе этого не перенял, — пробормотал он.

— Что ты ответишь? — спросила Лаура.

— Чтобы он шел к черту.

— Не сердись, Исидро. Лучше не отвечать ничего, все образуется само собой, как почти всегда.

— О чем это говорит мой брат? — спросила Офелия.

— Понятия не имею. Ерунда какая-то, — ответил отец.

Еще одна телеграмма с похожим текстом застала их в отеле в Париже. Исидро с трудом читал газету «Фигаро», поскольку в колледже учил французский язык кое-как, но так как английского он не знал вовсе, то, будучи в Англии, он вообще никаких новостей не читал. Из газеты Исидро узнал, что Коммунистическая партия Франции и Служба эвакуации испанских беженцев зафрахтовали грузовое судно «Виннипег» и снаряжают его, чтобы переправить в Чили около двух тысяч испанцев. Исидро чуть удар не хватил.

— Только этого не хватало в наше разнесчастное время! — прохрипел он. — Сначала президент от партии радикалов, потом апокалипсическое землетрясение, а теперь страну заполонят коммунисты. — Исидро вдруг открылся зловещий смысл телеграммы Фелипе: его сын собирается поселить этих людишек в родительском доме, ни больше ни меньше. — Слава богу, Хуана не отдала ему ключи.

— Папа, объясни мне, что такое беженцы? — настаивала Офелия.

— Послушай, красавица, плохие люди устроили в Испании революцию, нечто совершенно ужасное. Военные их разгромили и перебили, поступив так во имя благоденствия своей родины и восстановления морали. Как ты понимаешь, разумеется, они выиграли и победили республиканцев.

— Что именно они выиграли?

— Гражданскую войну. И спасли Испанию. Беженцы, о которых говорит Фелипе, — это трусы, они покинули родную страну и теперь сидят во Франции.

— А почему они покинули свою страну?

— Потому что потерпели поражение и теперь должны за это платить.

— Но среди беженцев много женщин и детей, Исидро. В газете пишут, их сотни тысяч… — робко вставила Лаура.

— Может, и так. Но Чили-то тут при чем? Во всем виноват Неруда! Он коммунист! А у Фелипе нет никаких убеждений, словно он не мой сын. Вот вернемся, и ему придется многое мне объяснить.

Лаура ухватилась за слова мужа, чтобы уговорить его вернуться в Сантьяго, прежде чем Фелипе наделает глупостей, но в газете упоминалось, что корабль с беженцами отплывает в августе. Таким образом, по мнению Исидро, у них было вполне достаточно времени, чтобы съездить к термальным источникам Эвиана, совершить паломничество в Лурд, посетить собор Святого Антония Падуанского в Италии, выполняя данные Лауре многочисленные обещания, и затем оказаться в Ватикане, чтобы получить благословение вновь избранного папы Пия XII, — ради чего Исидро пришлось прибегнуть к своим многочисленных связям и потратить кучу денег, — и уже оттуда вернуться в Англию. Там он оставит Офелию в школе для девочек, если понадобится, насильно, и только после этого отправится со своей женой на «Тихоокеанской королеве» в обратный путь, в Чили. В целом их с Лаурой путешествие получится превосходным.

Часть вторая

ССЫЛКА, ЛЮБОВЬ И НЕВСТРЕЧИ

V

1939

Мы сохраним и гнев, и боль, и слезы,

чтобы заполнить пустоту,

как тот костер в ночи,

что помнит свет умирающей звезды.

Пабло Неруда, «Хосе Мигель Каррера (1810)», из книги «Всеобщая песнь»

Виктор Далмау провел несколько месяцев в лагере для интернированных в Аржелес-сюр-Мер, даже не подозревая, что в этом же лагере находится и Росер. От Айтора вестей не было, но Виктор все же надеялся, что друг выполнил его поручение и вывез мать и Росер из Испании. На тот момент население лагеря состояло почти исключительно из десятков тысяч солдат-республиканцев, страдающих от голода и нищеты, от побоев и унижений охранников. Узники находились в нечеловеческих условиях, но, по крайней мере, жестокая зима уже осталась позади. Чтобы выжить и не сойти с ума, заключенные всеми силами старались укрепить свой дух. Устраивали революционные митинги, разделялись на политические партии, как во время войны. Пели песни, читали все, что попадалось под руку, учили грамоте тех, кто в этом нуждался, выпускали газету — маленький, исписанный от руки листок, который переходил от одного узника к другому, и, пытаясь сохранять человеческое достоинство, соблюдали гигиену, насколько позволяли обстоятельства: подстригали волосы и уничтожали вшей друг у друга, мылись и стирали одежду в ледяном море. Они разделили лагерь на улицы с поэтическими названиями, создали на песке, смешанном с грязью, словно в бреду, воображаемые площади и дворцы, оставленные ими в Барселоне, придумали оркестр без инструментов, исполнявший классическую и народную музыку, и рестораны с невидимой едой, про которую повара из числа заключенных рассказывали во всех подробностях, а остальные, зажмурившись, ее смаковали. Из скудных материалов, которые им удавалось раздобыть, они возводили сараи, бараки и хижины. Их жизнь зависела от новостей из большого мира, находившегося на пороге новой войны, и от возможности выйти на свободу. Среди заключенных наиболее востребованными оказались те, кто до войны состоял на службе в управлении сельским хозяйством или трудился на промышленных предприятиях, но большинство, прежде чем стать солдатами, были пахарями, дровосеками, пастухами, рыбаками и вряд ли могли рассчитывать, что смогут найти работу во Франции. Они жили под постоянным давлением властей, угрожавших депортацией, и порой обманом их нарочно отвозили к испанской границе.

Виктор и еще несколько врачей и санитаров образовали группу медицинской помощи, поскольку на адском пляже Аржелес-сюр-Мер у них появилась миссия: обслуживать больных, раненых и безумных. О Викторе в лагере ходила легенда, как однажды на Северном вокзале он заставил снова биться сердце мертвого мальчика, и тот ожил. Благодаря этой легенде пациенты слепо доверяли только Виктору, хотя он без конца повторил им, что при столь серьезных заболеваниях надо слушаться и других врачей. Ему не хватало дня, так много было работы. Он не чувствовал ни отвращения, ни депрессии, присущих большинству беженцев, его это не коснулось; напротив, работа приносила ему воодушевление, сродни счастью. Как и все узники в лагере, он выглядел худым и истощенным, но не чувствовал голода и частенько отдавал кому-нибудь свою скудную порцию вяленой трески. Его товарищи шутили, что он, должно быть, питается песком. Виктор приступал к работе на рассвете, а когда солнце уже садилось, у него высвобождалось несколько часов для себя. Тогда он брал в руки гитару. За годы Гражданской войны ему не часто удавалось поиграть на ней, но он хорошо помнил романсы, которым его учила мать, чтобы помочь сыну побороть застенчивость, и революционные песни, которые, когда он начинал их петь, подхватывали все, кто оказывался неподалеку. Гитара принадлежала одному пареньку из Андалусии, прошедшему всю войну с ней в обнимку и отправившемуся в лагерь, не выпуская инструмента из рук, с ней он прожил в Аржелес-сюр-Мер до конца февраля, пока его не свалила с ног пневмония. Виктор ухаживал за ним до последнего дня, и парень оставил гитару ему в наследство. Она была одним из немногих реальных, а не воображаемых инструментов в лагере; остальные являлись плодом фантазии, а их звучание имитировали заключенные с хорошим слухом. В те месяцы количество узников в лагере сильно уменьшилось. Стариков и больных хоронили на кладбище, прилегающем к лагерю. Наиболее удачливые узники обзаводились чьим-нибудь покровительством и визами, чтобы эмигрировать в Мексику и Южную Америку. Многие солдаты записались в Иностранный легион[21], несмотря на его суровую дисциплину и репутацию прибежища для преступников, — любая перемена была лучше, чем оставаться в лагере. Те, кто отвечал необходимым условиям, записались в Общество испанских рабочих, созданное для того, чтобы направлять людей работать на стройки и другие объекты, где требовалось заменить французов, мобилизованных в ходе подготовки к грядущей войне. Позднее многие из тех, кому удалось выйти из лагеря, отправились в Советский Союз и воевали против фашистов в рядах Красной армии или присоединились к французскому Сопротивлению. Тысячи из них погибли в нацистских концлагерях или в сталинском ГУЛАГе. Апрельским днем, когда невыносимый зимний холод отступил перед первыми признаками весеннего тепла, Виктора вызвали к коменданту лагеря, — оказалось, к нему пришел посетитель. Это был Айтор Ибарра, в соломенной шляпе и в белых туфлях. Баску понадобилась почти минута, чтобы понять: стоявшее перед ним огородное пугало, одетое в лохмотья, и есть его друг Виктор Далмау. Они крепко обнялись, на глазах у обоих навернулись слезы.