Джин Стоун - Такая разная любовь Страница 24

Она поднялась из-за обеденного стола и перешла в другой конец комнаты. На коктейльном столике лежал сценарий, который дал ей Тим Данахи. Зу еще не раскрывала его. Она выехала из Лос-Анджелеса, согревая себе сердце большими надеждами, чувствуя прилив новых сил. Но стоило ей приехать на курорт, как все будто замерло. В голову не лезла ни одна мысль, Зу была не способна сосредоточиться не только на своем ближайшем будущем, но и на конкретной текущей минуте.

Она приблизилась к застекленным дверям на веранду. Отсюда открывался неплохой вид на территорию «Золотого минерального источника». В глаза били яркие краски весенних азалий, кизила, вишен. Впереди, на некотором удалении, высился огромный особняк времен федералистов[7] — главное здание санатория. Обращали на себя внимание величественное крыльцо с портиком, широкая подъездная аллея, окружавшая дом. Из рекламной брошюры Зу узнала, что в главном корпусе размещаются столовая, библиотека, гимнастический зал и лекторий, в котором проводятся семинары. Интересно, хватит ли у нее мужества хоть раз заглянуть туда.

За главным корпусом виднелись бывшие конюшни, в которых ныне помещался, как было сказано в брошюре, «центр по приведению себя в полный порядок». Вот где ей следовало бы быть сейчас. Приседать, вытягиваться, плавать, бегать… Лишь бы избавиться от двадцати фунтов лишнего веса.

«Не сегодня, — подумала она. — Может быть, завтра».

Она вернулась в комнату и рухнула в мягкое двойное кресло. Закинула ноги на подлокотник. Подол ворсистого халата съехал выше колен. Зу внимательно посмотрела на свои ноги. Когда-то у нее были точеные икры, узенькие лодыжки… Теперь все казалось заплывшим, бесформенным. Отчетливо проглядывала тонкая паутина вен, распространившаяся теперь уже повсюду.

Кончиком пальца Зу провела по нескольким кривым багровым линиям. Интересно, Уильям когда-нибудь обращал на них внимание? Она закрыла глаза. «Будь он проклят! — явилась злая отчаянная мысль. — Будь он проклят за то, что покинул нас! Будь проклят, проклят!»

Вдруг она услышала чье-то жалобное всхлипывание. Тихий стонущий звук действовал на нервы. Не сразу Зу поняла, что это плачет она сама. Рыдания рвались наружу из самой души. Из сердца.

Она откинула голову на другой подлокотник и положила руку себе под грудь. Кожа вокруг живота была слишком натянута, словно изнутри давило что-то болезненное, грозя вот-вот вырваться наружу. Неожиданно из глаз брызнули слезы. Она сунула в рот кулак и сдавила его зубами, чтобы заглушить звуки рыданий, заглушить боль душевную болью физической. В ее жизни всякое бывало, но она была уверена в том, что никогда не поступила бы так, как поступил Уильям. Даже сейчас она понимала, что самоубийство — это не выход из положения. Как же можно бросить сына одного? Как же можно обречь его на страдания? Уильям не подумал об этом. Впрочем, может быть, он не покончил бы с собой, если бы Скотт был ему родным…

Она перестала плакать.

Но ведь во всем остальном именно Уильям был ему отцом, разве не так? Не родным, но отцом. О том, что Скотт родился не от Уильяма, знали только она, сам Уильям и Марисоль, и больше никто. По крайней мере Зу так думала до последнего времени. Теперь она знала, что и для Тима Данахи это не являлось тайной.

Но ведь именно Уильям воспитал Скотта. Именно Уильям держал малыша за руки, когда тот делал первые в своей жизни неуверенные шаги. Зу тогда была прикована к постели, не говорила, медленно поправлялась после перенесенного удара. Именно Уильям купил Скотту его первую ловушку кетчера[8], его первый велосипед. Уильям растил его как родного сына. И не кто иной, как Уильям принял на себя часть боли Зу, когда она, беременная, осталась одна. Уильям обожал ее, защищал, спас от скандала. Но теперь и он бросил ее, оставил одну.

Может быть, он покончил с собой именно из-за нее. Возможно, он догадывался о том, что она не смогла полюбить его так, как женщина должна любить мужчину. Он покупал ей дорогие вещи, тратил на нее большие деньги, видимо, полагая, что ему удастся с помощью роскоши пробудить в ней чувство. А когда он потерял все, то, возможно, испугался, что из-за этого потеряет и ее.

«Как я допустила, что он так обо мне думал?!»

«Каким образом я могла изменить ситуацию?»

«Господи, этот человек ни разу не причинил мне боль. А теперь он умер. Из-за меня».

В животе резануло острой болью. Зу даже прикусила руку, чтобы не вскрикнуть. Уильяма больше нет — она осталась одна. И во всех проблемах, которые ждут ее впереди, винить будет некого, кроме себя самой. А на решение этих проблем у нее не было ни душевных, ни физических сил.

«Не морочь мне голову!» — внезапно раздались в ее голове слова Марисоль.

Слезы высохли. Зу смотрела на потолок и думала о своей подруге. Все эти годы Марисоль являла собой пример невиданной преданности. Она всячески показывала, какую сильную благодарность испытывает к Зу, хотя на самом-то деле как раз Зу следовало испытывать благодарность по отношению к Марисоль. Во-первых, благодарность за ее дружбу. А теперь еще и за деньги. Но Зу знала, что дело не только в деньгах. Главное, Марисоль верила в нее. Пора бы и самой, кажется, поверить в себя.

Марисоль не обвиняла Зу в гибели Уильяма, да и сама Зу не хотела считать себя виноватой в том, что случилось. В свое время ей довелось слишком много сниматься в фильмах, где чувство вины становилось разрушительной силой. И теперь Зу не могла допустить, чтобы это чувство подмяло под себя всю ее жизнь. Оно приведет в никуда, и Зу потеряет то последнее, что у нее еще осталось.

Она сняла ноги с подлокотника кресла и села. Пришло время открыто взглянуть в лицо миру. Сейчас она примет душ, отправится в столовую и пообедает там, как это делают все гости курорта. После этого вернется сюда и засядет наконец за этот чертов сценарий. В этом заключался ее единственный шанс сохранить Седар Блаф. И Зу знала, что должна по крайней мере попытаться этот шанс использовать.

Но сначала обед. Она заставила себя подняться с кресла и направилась в ванную. «Только бы к десерту не подавали печенье».

* * *

Худощавый светловолосый мужчина с хорошим загаром и мускулистыми ягодицами, которые натягивали в швах его лоснящиеся шелковые брюки, встретил Мэг у входа в столовую.

— Добрый вечер, мисс Купер. Надеюсь, вы прекрасно провели день?

Несмотря на сильную сексуальность, которую излучал всем своим обликом этот рафинированный метрдотель, Мэг знала, что ему разрешено пожирать глазами, но не трогать, кокетничать, но не трахаться с уважаемыми гостьями курорта. В ответ на его вопрос она только улыбнулась, смутившись собственных мимолетных мыслей: даже ей, умной, серьезной женщине, на мгновение захотелось ощутить близость его обнаженного тела.