Елена Гайворонская - Роман с небоскребом Страница 24

– Я не боюсь трудностей. Мне нужна работа. Здесь мне все подходит. Частичная занятость, близость к дому, вторая смена. Все остальное не важно.

Завуч радостно встрепенулась. Похоже, в глубине души она боялась моего отказа. Видимо, несмотря на безработицу, желающих поработать с трудными подростками за копейки не находилось.

– Платить будем по седьмому разряду. У вас неоконченное высшее.

– А по восьмому нельзя? – спросила я тоскливо. – Можно же на усмотрение администрации…

– Сначала поработайте полгодика, покажите себя, тогда поговорим о повышении, – назидательно произнесла завуч.

Я понимала, что меня бессовестно используют, тарифицируя по минимальному разряду и отправляя при этом в самый сложный специфичный класс, и что вряд ли я получу повышение в этом учебном году. Но я понимала и другое: лучше я войду в класс с трудными подростками, чем снова отправлюсь первым метро на Лужу с неподъемным клетчатым баулом на плечах. Несмотря на то что на рынке я заработаю намного больше. Я устала от уличной торговли не только физически, но и морально. Мне казалось, что я деградирую среди пестрой суеты торговых рядов: горластых теток, безвкусных тряпок и бесконечных разговоров о ценах и товарах. Алка чувствовала себя в рыночной стихии как рыба в воде, с удовольствием болтала с товарками, после работы они собирались в компанию, закупали водку и провизию, отправлялись кутить к кому-нибудь на хату. Для нас с Сережкой это была чужеродная среда обитания. Мы вынужденно мутировали под нее, чтобы выжить, но такая жизнь не приносила удовлетворения. Сережка по-прежнему штудировал научные журналы и упорно налегал на английский. Я глотала книги, строчила рефераты, ногой покачивая коляску с радостно агукающим Ванькой, пребывавшим пока в счастливом неведении о том, в какое паршивое время его угораздило появиться на свет.

Вот почему я ухватилась за работу в школе. По крайней мере, смогу говорить не о китайском барахле, а о литературе.

Однако мои надежды оправдались лишь отчасти.

Уже на первом занятии стало понятно, что восьмиклассникам, делающим по четыре ошибки в слове «заяц», не имеющим ни малейшего представления о прописной букве в начале предложения и, по примеру Людоедки Эллочки, свободно обходящимся в общении пятью словами, из которых накручивали такие конструкции, что впору было приглашать составителя новомодного словаря ненормативной лексики для пополнения труда… Этим самым восьмиклассникам Островский, Тургенев и Достоевский были интересны, как бедуину валенки.

Учились в классе сироты при живых родителях, рано повзрослевшие, циничные, отчаянные. В свои четырнадцать – пятнадцать они повидали и пережили то, что выдержит не каждый взрослый. Прежде судьбой таких подростков занимались органы опеки, но в лихие девяностые, когда общественные структуры трещали по швам, они оказались не нужными никому: ни родителям, ни государству. В обществе, живущем по принципу «спасение утопающих дело рук самих утопающих», за кормой остаются самые беззащитные: старики и дети.

Девочка, в ярко-синих глазах которой застыли печаль и страх, безропотно сносящая грязные приставания и побои пьющего сожителя алкоголички-матери, мечтающая уехать в деревню и работать на ферме, потому что животные добрее и лучше людей…

Мальчик, чей отец задолжал крупную сумму и покончил с собой, а мать, чтобы погасить долг, продала квартиру, перевезла детей и старенькую бабушку в коммуналку и отправилась за границу – заработать денег на новое жилье, да и сгинула без вести… У бабушки на нервной почве отказали ноги. Теперь она не может работать гардеробщицей в поликлинике, а на копеечную пенсию втроем не прожить…

Мальчик, старшего брата которого убили уличные отморозки за китайскую кожаную куртку и сто рублей – эту зарплату он торопился отнести домой. От горя у матери помешался рассудок, ее поместили в психиатрическую лечебницу, отец запил…

Многие из них стали единственными кормильцами в своих неблагополучных семьях. После школы взрослые дети торопились не по домам, чтобы пообедать и сесть за уроки, а на набережную Яузы, там они зарабатывали на жизнь мойкой автомобилей.

От детей разило дешевым табаком, лекции о вреде курения были бесполезны. Рак легких и туберкулез их не пугали – страшилки из далекого неведомого будущего ничто перед ужасом настоящего.

Они не читали ни одного из заданных на лето произведений. И я почему-то испытывала неловкость, когда журила их за несделанное домашнее задание и невыученное стихотворение… Что я могла рассказать этим детям, знающим жизнь лучше меня? Они еще не успели озлобиться на мир, повернувшийся к ним толстым задом, еще верили в то, что завтра будет светлым и им обязательно повезет: родители бросят пить, найдут хорошую работу, купят модный плеер и новый футбольный мяч, а летом повезут если не на море, то уж точно на дачу к бабушке… И я чувствовала непонятную вину за то, что ничем не могла им помочь.

– У нас русского два года не было, – поведал один из мальчиков. – В прошлом году биолог вел. Завуч сказала, что нам без толку преподавать, мы же дебилы и будущие уголовники, русский нам все равно не пригодится.

Я едва сдержалась, чтобы не сказать о завуче все, что подумала. Возможно, им действительно никогда не понадобится синтаксический разбор предложений и основы грамматики. Вероятно, они не станут учеными или литераторами, быть может, они повторят печальную судьбу сломавшихся родителей. Но ничто не дает права называть детей дебилами только потому, что им ужасно не повезло.

– Вы не дебилы, – сказала я. – Дебилы ложку в ухо несут. Они обучаются в специнтернатах. Вы – нормальные дети, просто у вас огромные пробелы, и вы сами это знаете. Но, если вы однажды захотите, легко сумеете их устранить. Надеюсь, что это желание у вас возникнет.

– Я раньше хорошистом был, – задумчиво произнес мальчик, у которого убили брата.

Я заставила их взять в библиотеке учебники за пятый-шестой-седьмой классы и разжевывала правила, которые они давно должны были знать, подразумевалось, что они их знают, но реальность порой далека от наших представлений о ней. Завуч нахмурила криво выщипанные брови и заявила, что я должна давать уроки по общей программе, иначе не успею пройти материал. Я возразила, что вынуждена разгребать халтуру моих предшественников, и уж, коль скоро никто из заслуженных словесников этой школы не пожелал этим заняться, не стоит мне мешать. Завуч проворчала что-то нелестное о моем характере и удалилась крайне недовольная. Зато педагогиня из параллельного класса сообщила, что мне удалось то, чего безуспешно пытались добиться многие: тишины и порядка в классе.