Яков Шехтер - Каббала и бесы Страница 24

Улыбка офицера не давала мне покоя. Я видел ее по ночам, она возникала перед моими глазами во время молитвы. «Как, – спрашивал я себя, – как такое злодейство остается безнаказанным? И почему я, спокойный, уравновешенный человек, вдруг произнес столь зловещую угрозу?»

Я ведь тогда понятия не имел о проклятиях, и мое грозное обещание не стоило ломаного гроша. Продолжить учебу я не мог, улыбка не давала сосредоточиться, пришлось оставить строгий мир ешивы и окунуться в суету и мусор мещанской повседневности. Я прошел армию, получил специальность водителя грузовика, несколько лет проработал на перевозках и понял, что обязан вернуться в ешиву. Обещание, произнесенное на крыше, не давало мне покоя. Я выбрал уединенную ешиву с хорошей библиотекой по интересующему меня вопросу и принялся за учебу. С тех пор не прошло ни одного дня, чтоб я не думал о мщении. Сегодня, – он горько усмехнулся, – я могу выполнить свое обещание. И вот, мой час настал…

Ливио вынул из кармана утром полученное письмо и дал мне его читать.

Кто-то (видимо, его поверенный в делах) писал из Тель-Авива, что у известной особы родился первенец и такого-то числа (им оказалась сегодняшняя дата) в семь часов вечера должно состояться обрезание. Приглашено много гостей, в том числе министр по делам безопасности.

– Ты догадываешься, – сказал Ливио, – кто эта известная особа. Я еду в Тель-Авив. Посмотрим, будет ли он так же равнодушен перед обрезанием сына, как тогда на крыше.

При этих словах Ливио вскочил со стула и принялся ходить взад и вперед по комнате, как тигр по своей клетке. Я слушал его неподвижно; странные, противоположные чувства обуревали меня.

– Неужели ты проклянешь его? – спросил я. – Прямо на обрезании сына, на глазах всех гостей.

Ливио усмехнулся:

– Разве ешиботники ведут себя подобно скандальным бабам на базаре? Самое страшное проклятие – это поступки человека. К ним ни добавить, ни убавить. Больше, чем мы сами себе вредим, никто навредить не может. Я много лет просидел над книгами, прежде чем понял, что проклятие – это испытание не для проклинаемого, а для проклинающего.

– Как это так? – не понял я.

– Да очень просто. Если хочет Всевышний наказать человека, Он делает так, чтобы провинившийся сам себе назначил наказание.

Увидев мое удивленное лицо, Ливио чуть заметно усмехнулся и снова уселся на стул.

– Показывает ему такую же ситуацию, только с кем-нибудь другим. Провинившийся со вкусом разбирает дело и выносит приговор. Других-то судить легче, чем себя. Если бы знал бедняга, что речь идет о нем самом, был бы во стократ осторожнее. Оттого и сказали мудрецы: не суди человека, пока сам не почувствуешь себя на его месте. Но это весьма редкое качество и доступно только большим праведникам.

– А каббалисты? – продолжал я расспросы. – Разве они не насылали проклятия на врагов?

– Каббалисты?! – Ливио скривился, будто съел целую ложку схуга. – Это слово давно превратилось в торговый знак, вроде «Кока-колы». Сегодня каждый мошенник именует себя каббалистом, раздает благословения и выпускает книги. Тайное еврейское знание тиражом пятьдесят тысяч экземпляров! Да, настоящие каббалисты могли насылать на врагов ангела-уничтожителя. Но я сильно сомневаюсь, что кто-нибудь из них когда-либо решился на подобный шаг.

– Почему? – мое любопытство вспыхнуло, словно угли, на которые плеснули бензин.

– Ты знаешь, что такое родео? – спросил Ливио.

Я утвердительно кивнул.

– Так вот, приручить ангела посложнее, чем объездить мустанга. Произнеся имя, каббалист получает над ним определенную власть, но ангелу это не по нутру, и он всячески сопротивляется любому порабощению. И если у каббалиста есть некий изъян в служении, ангел немедленно наносит удар по этому месту.

– Каким образом? – спросил я.

– Предположим, человек мало жертвует на благотворительность – тогда ангел поражает его правую руку. Недостаточно глубоко вникает в учение – разит мозг. Таит в душе гордыню – бьет по почкам. В общем, борьба с ангелом – дело очень опасное, недаром даже праотец Яаков, праведник невероятного уровня, и тот вышел хромающим из сражения с ангелом Эсава.

– Зачем же ты едешь в Тель-Авив? – спросил я. – Попугать офицера?

– Нет, – Ливио снова поднялся со стула. – Я хочу посмотреть ему в глаза, увидеть страх, замешательство, растерянность. Хочу вручить ему подарок.

Он погладил рукой нагрудный карман.

– Особый, необычный подарок. И, кроме того, мое время в ешиве подошло к концу. Мне пора жениться, заводить детей, строить дом. В ешиве очень тепло и уютно, но и уют на каком-то этапе превращается в оковы.

– Неужели после стольких лет учения ты вернешься на грузовик?!

– Зачем на грузовик? За последние два года я заочно прошел курсы программистов. Они там, в Тель-Авиве, думают, будто это очень большая премудрость. Пфэ! – Ливио презрительно оттопырил верхнюю губу. – Я занимался сей премудростью только в туалете, чтобы не думать о Торе в нечистом месте. Может быть, полчаса в день, максимум – сорок пять минут. Клал на колени лэптоп и выполнял их дурацкие упражнения. Курс я закончил с отличием, у меня несколько предложений из разных фирм, так что не пропаду. Однако пора ехать. Ты сдашь мои книги в библиотеку?

Он указал на ранее замеченные мною стопки. Я утвердительно кивнул.

– Пора, – Ливио взглянул на часы. До автобуса, два раза в день заезжавшего во двор ешивы, оставалось десять минут. Мы спустились вниз, Ливио нес чемодан со своими пожитками и наплечную сумку с лэптопом, я взял две сумки. Мы молча стояли на остановке, пока не подошел автобус. Ливио крепко сжал мою руку, мы расцеловались. Автобус, рыча, выкатился со двора, и спустя несколько минут уже ничто не напоминало о том, что еще совсем недавно в ешиве учился странный человек со странным именем и странной судьбой.

Реб Вульф тяжело вздохнул.

– Чем же все это кончилось? – спросил Нисим. – И что за таинственный подарок приготовил Ливио для своего обидчика?

– Об этом я узнал только спустя много лет. С Ливио мы больше не виделись, он навсегда исчез из моей жизни. Честно говоря, сама история тоже потихоньку ушла из памяти, вытесненная другими, более важными делами. Я женился, родились дети, заболели и умерли родители, да и рав Штарк не давал мне спуску, постоянно обучая всякой талмудической премудрости. В общем, было над чем думать и что запоминать. Иногда лицо Ливио всплывало перед моими глазами; я говорил себе, что надо бы навести справки, выяснить, уточнить, – да только тем дело и заканчивалась. Наваливались новые заботы, и образ моего кратковременного знакомца снова отступал в сумерки памяти.