Даниэла Стил - Большая девочка Страница 24

Для Виктории же это лето, проведенное дома, означало возможность на долгие годы пополнить запас милых сердцу воспоминаний. Они с Грейси делились мечтами, страхами и надеждами и по секрету жаловались друг другу на родителей. Грейси считала, что ее чересчур опекают, и еще ее раздражало, как мама с папой ею хвастаются. У Виктории к отцу с матерью имелись претензии противоположного свойства: ее, наоборот, никогда не хвалили. Сестры будто выросли в двух разных семьях. Как будто их растили не одни и те же самые родители. И хотя невольной причиной того, что Виктория оказалась лишней и как будто невидимой в родной семье, была Грейси, она не держала на сестренку обиды и продолжала любить в ней ту крохотную девочку, которая однажды явилась к ней словно ангел с небес.

А для Грейси это лето, проведенное вместе с Викторией, стало последней возможностью всласть пообщаться с ненаглядной старшей сестрой. Каждое утро они вместе садились завтракать и без конца смеялись. Виктория возила Грейс с подружками в бассейн, играла с ними в теннис, причем всякий раз проигрывала — подружки Грейс были легче и проворнее. Она возила Грейси по магазинам и помогала выбирать вещи к новому учебному году, они вместе решали, что стильно, а что — нет. Вместе они листали журналы мод и обменивались впечатлениями. Ездили в Малибу и на другие пляжи, а иногда просто лежали в гамаках в саду и ничего не говорили, каждой клеточкой ощущая свое родство и наслаждаясь им.

Для Кристины это было лето отдыха, ведь младшей дочерью занималась Виктория, и она с радостью проводила время в свое удовольствие: не «пасла» дочерей, а ездила играть с подругами в бридж, который по‑прежнему оставался ее любимым развлечением. Джим, несмотря на бурные протесты Виктории, все‑таки устроил ей несколько собеседований, чтобы помочь найти «приличную» работу, получше той, что ждала ее в Нью‑Йорке. Виктории было ужасно неловко тратить понапрасну чужое время, да и терять свое. Джим однажды даже накричал на нее, обозлившись на ее упрямство. Он обвинял дочь в глупости, кричал, что никогда ей ничего не достичь в этой жизни, работая в школе. Что ж, к подобным выпадам с его стороны Виктория давно привыкла, теперь ее этим не проймешь. В родной семье она никогда не была предметом гордости, в лучшем случае — насмешек, а чаще всего ее просто не замечали.

Как‑то она призналась Грейси, что, будь у нее деньги, она бы, пожалуй, сделала пластику носа, может, когда‑нибудь она так и поступит. Ей нравятся такие носики, как у Грейси, и хочется иметь такой же или какой‑нибудь не менее симпатичный. Растроганная Грейси сказала, что Виктория и так красивая, и нос у нее нормальный. Грейси она нравилась и такой. Всю жизнь сестры испытывали друг к другу эту беззаветную любовь, она согревала и поддерживала обеих. Отец с матерью их тоже любили, но их любовь необходимо было заслужить — будь то внешним видом, достижениями (точнее — тем, насколько они отвечают их критериям успеха) либо способностью стать более успешными в глазах окружающих. Грейси всю жизнь купалась в похвалах, ею всегда можно было похвастаться. А Виктория, такая непохожая и такая другая, не чувствовала их любви. Ее любила только Грейси, согревала своей любовью старшую сестру, которую боготворила. Виктория тоже обожала Грейси и только молилась, чтобы она не стала такой, как их родители. Как бы она хотела увезти сестренку с собой! Обе с ужасом ждали того дня, когда Виктории надо будет улетать в Нью‑Йорк.

Грейс помогла Виктории подобрать себе гардероб, чтобы хорошо выглядеть в глазах будущих учеников. На этот раз Виктории удалось выдержать диету, и к началу августа она уже влезала в двенадцатый размер. Правда, вещи двенадцатого размера были тесноваты, но носить уже можно. За лето ушло несколько фунтов, чего не желал замечать отец и продолжал до последнего дня приставать к дочери с вопросом, не собирается ли она худеть. Не заметила этого и Кристина, вечно недовольная дочкиной фигурой, сколько бы та ни весила. Ярлык, навешенный ей родителями еще в детстве, так и остался при ней. Она была и оставалась для них «большой девочкой», то есть толстухой. Виктория была убеждена, что каков бы ни был ее вес, родители продолжали бы считать ее «большой девочкой». Любые ее неудачи подробно обсуждались, а достижения оставались незамеченными. Они гордились лишь успехами младшей дочери. Такие вот у нее родители.

Последнюю неделю перед отъездом Виктории семья провела на озере Тахо. Время прошло замечательно. Отец снял чудный домик. Несмотря на ледяную воду, девочки с упоением катались на водных лыжах, а отец правил катером. Грейси заявила сестре, что главный плюс в ее работе — это возможность проводить лето вместе, а Виктория пообещала устроить ей экскурсию по Нью‑Йорку. Еще ей очень хотелось показать сестре школу Мэдисон, может быть, даже дать поприсутствовать на своем уроке. Если, конечно, начальство не воспротивится. Но это дело будущего.

И вот настал день отъезда. Обе сестры нервничали — ведь им предстояло проститься надолго. По пути в аэропорт все хранили непривычное молчание. Накануне всю ночь девушки провели без сна, лежа в одной кровати, чтобы удобнее было разговаривать. Виктория предложила сестренке занять ее комнату, но Грейси наотрез отказалась: она не хотела лишать сестру своего места, когда та будет приезжать погостить. В аэропорту они долго стояли обнявшись, у обеих по щекам катились слезы. Несмотря на все клятвы и обещания, обе понимали, что отныне все будет иначе. Виктория начинает взрослую жизнь в другом городе, и Грейс понимала, что так для нее будет лучше. Единственное, что, они знали, останется неизменным, — это их любовь и взаимная привязанность. Все остальное изменится навсегда. Так и должно быть. Стóит Виктории сейчас ступить на борт самолета — и она станет самостоятельной и взрослой. Теперь домой она будет приезжать только в гости. Ничто ее больше не связывает с этим домом, только болезненные воспоминания да сестренка Грейси. Момент появления Виктории на свет не стал для ее родителей счастливым. Виктория не оправдала родительских ожиданий и оказалась непохожей ни на одного из них, и они лишили ее своей любви — безотчетной и преданной родительской любви. Джим и Кристина были недовольны внешностью дочери, ее несходство с собой воспринимали как предательство, простить которое оказалось выше их сил. Да они и не пытались что‑нибудь изменить, поддержать. Вместо этого они поднимали ее на смех, подкалывали ее или попросту обходили своим вниманием. Нет, они не были плохими родителями и честно выполняли свой родительский долг — заботились о старшей дочери. Но к ее душе ни один из них даже не попытался проложить дорогу. Виктория всегда чувствовала себя нежеланной и не оправдавшей надежд.