Экстренный контакт - Энтони ЛеДонн Страница 24

А потому, что не мог даже представить себе ни одного дня, не говоря уже о целой жизни без нее.

Но посмотрите, чем это обернулось...

— Ладно, — говорю я срывающимся голосом, входя в спальню Кэтрин, все еще сосредоточив внимание на переполненных бокалах. — Итак, я не нашел вишни, но это и к лучшему...

Я поднимаю взгляд на...

Спящую Кэтрин.

— Черт! — бормочу я. Бурбон и сладкий вермут проливаются на мои руки и ее мебель, когда я поспешно ставлю бокалы на тумбочку. — Кэтрин. Проснись, черт возьми!

Она не шевелится, и я чувствую, как мое сердце колотится от беспокойства.

— Проснись, дурочка, — говорю я, слегка встряхивая ее за плечо. — Именно поэтому мы и оказались в этой переделке: тебе нельзя спать в течение двенадцати часов после аварии.

Она не двигается, и я сильнее трясу ее за плечо. Кэтрин издает недовольный звук и отталкивает мою руку.

Моя паника ослабевает, хотя раздражение нарастает. Какого черта я снова согласился на это?

Я постукиваю пальцами по ее щеке, и, хотя она издает шипящий звук, но все равно не открывает глаза.

— Боже, как я тебя ненавижу, — бормочу я, опуская руку ей на плечи и осторожно, чтобы не задеть повязку на спине, поднимая ее в сидячее положение, чтобы у нее не было другого выбора, кроме как проснуться.

Ее карие глаза медленно открываются, и она растерянно смотрит на меня.

— Том?

— Ага, — говорю я, невольно улыбаясь. — Я тоже не могу в это поверить.

— Что ты здесь делаешь?

— Задаю себе точно такой же вопрос, — бормочу я, поднимая руку перед ее лицом. — Сколько пальцев?

Я показываю только средний, и она смеется. Искренний смех, который она так редко издает. Я поражаюсь тому, как мне не хватало этого звука. И как рад узнать, что все еще могу его заслужить.

Не успеваю обдумать это, как она отталкивает меня и тянется к коктейлю на тумбочке.

— Иди сюда, любимый.

— Извини, не свободен, — говорю я.

«Не заинтересован», — напоминаю я себе.

Кэтрин игнорирует мою, по общему признанию, неубедительную шутку и делает глоток своего напитка, испуская довольный вздох.

— Вот это другой разговор. Это единственное, что ты всегда делал правильно.

Она делает еще один глоток.

— Давай полегче с этим, — говорю я, потянувшись за напитком. — Пока мы не увидим, как твое сотрясенное, накачанное лекарствами тело справится с этим.

Она шевелит бровями.

— Думаешь о моем теле, да?

— Вряд ли.

Может быть.

Я снова тянусь за напитком, но она выхватывает его из моих рук с удивительной грацией, учитывая ее нынешнее состояние.

— Знаешь, — размышляет Кэтрин. — Это странно успокаивает. То, что ты за все эти годы не изменился, не стал властным бунтарем. Все такой ж паинька.

— Знаешь, что успокаивает меньше? То, что ты пьешь виски с сотрясением мозга. И то, что мне поручено заботиться о тебе в течение двух дней, хотя ты не соглашаешься ни на одно мое предложение. Хотя, думаю, так всегда было.

— Неправда. — Она делает еще один глоток и смотрит на меня поверх ободка своего бокала. — Я согласилась, когда ты попросил меня выйти за тебя замуж.

Я замираю. Настороженно.

— Это правда.

Она продолжает смотреть на меня глазами, которые всегда видели во мне чуть больше, чем я хочу, чтобы видели люди.

— А еще согласилась, когда ты попросил развод, — тихо говорит Кэтрин. — Я бы сказала, что это делает меня очень покладистой, не так ли?

Открываю рот, потом закрываю. Я нечасто бываю немногословен, но понятия не имею, как ответить на это.

Она машет рукой и отставляет свой напиток в сторону.

— Забудь об этом. Давай я просто возьму свои туалетные принадлежности из ванной и брошу в сумку одежду, чтобы мы успели доставить тебя в аэропорт и просидеть у выхода на посадку целый час.

Я закатываю глаза, наблюдая за тем, как она выходит из комнаты, чтобы убедиться, что та твердо стоит на ногах. А не для того, чтобы полюбоваться на ее задницу.

А потом, поскольку мне это нужно, я тянусь за коктейлем, но только для того, чтобы тихо выругаться, увидев лужицу бурбона, которую пролил, когда ставил переполненные бокалы на поверхность.

Открываю ящик тумбочки, надеясь найти там салфетку или что-нибудь еще, чтобы вытереть беспорядок.

И замираю, когда вижу это. Она. Мы.

Бросив быстрый взгляд на дверь, чтобы убедиться, что Кэтрин все еще в ванной, я поднимаю фотографию, на которой мы с ней в отпуске в Сант-Морице.

Как и в тот момент, когда я увидел Джоэла, на меня тут же нахлынули давно похороненные воспоминания. Намеренно похороненные.

Воспоминания не только о самом моменте, хотя я помню, как стоял на вершине горы в тот прекрасный день с почти болезненной ясностью. Но и воспоминания о еще более пикантных моментах, предшествовавших этому.

Я помню месяцы планирования, предвкушение не только места назначения, но и перспективы того, что Кэтрин хоть раз будет предоставлена сама себе, что будет уделять внимание мне, а не работе.

Я помню шампанское в самолете, которое заставило нас обоих немного хихикать, что было совсем не похоже на нас.

Чикаго неизвестен как место для катания на лыжах, но, когда я рос, наша семья регулярно ездила на зимние курорты в Мичиган, и я знал, как кататься на склонах. Достаточно, чтобы научить Кэтрин кататься на лыжах в первую же зиму после нашей свадьбы и влюбить ее в этот вид спорта.

Ни один из нас не был особенно хорош, но мы были достаточно искусны, чтобы наслаждаться совершенством Альп. Но дело было не только в лыжах. Потому что то, что я помню с гораздо большей ясностью, чем гонку Кэтрин по «Двойному черному бриллианту», это моменты, несвязанные с катанием.

Беседы на кресельном подъемнике, где мы болтали ни о чем и обо всем. То, как она прижималась ко мне в домике, когда мы потягивали коктейли у камина.

Я помню джакузи в нашем номере. Помню, что было после джакузи, когда мы вернулись в номер.

Я слышу ее шаги, приближающиеся из ванной, и поспешно убираю рамку обратно в ящик. Отчасти потому, что не хочу, чтобы она знала, что я видел. Отчасти потому, что не хочу думать о том, что