Екатерина Полянская - Чудо для тебя Страница 24

— Нет, сначала на Чистые Пруды. Помнишь, где Архангельский переулок?

Степа кивнул: коренной москвич, он уже двадцать лет был за рулем и знал все закоулки Первопрестольной.

На Чистых находилась церковь Архангела Гавриила, в которую Алексей часто заходил, когда жил на Мясницкой. Все-таки Рождество, надо пойти поставить несколько свечей. Вообще-то Алексей полагал, что для разговора с Богом не нужно приходить в церковь: Бог везде и слышит тебя везде, даже когда ты молчишь. Но иногда у него возникала потребность прийти в Божий дом на земле и постоять, просто постоять там, не крестясь, и послушать.

…Церковь наполняли совершенно особенные звуки — переступив порог, Алексей это заметил. Раньше, когда его восприятие действительности еще не было столь обострено, он вслушивался в шаги, в тихие голоса, но теперь понимал: это лишь внешнее. Церковь жила особой жизнью, потрескиванием свечей и запахом ладана, жирным жарким воздухом над огоньками, пряными лепестками лилий. Алексей купил несколько свечей и прошел в дальний угол, где из позолоченного оклада смотрели бездонные глаза Богородицы.

Огоньки затрепетали, когда он зажигал свои свечи.

Алексей посмотрел на потолок, покрытый росписью. Ангелы распахивали крылья, и ветер шевелил перья на них. Упитанные херувимы тянули к губам золотые трубы. Всюду курчавились облака, а из-за них лился свет.

Неужели так это и выглядит на самом деле?

— У тебя есть неплохой шанс узнать, — сказал он самому себе.

Здесь, перед Богом, следовало быть честным и не скрывать тоску, скрученную в тугую пружину. Даже сейчас, по прошествии многих месяцев, боль не стала меньше.

Бесполезно было говорить себе, что здесь ему становится лучше. Алексей постоял еще немного, развернулся и пошел прочь от скорбных глаз Богородицы. Она ничем не могла помочь ему: ее скорбь была гораздо больше, чем его.

В клинике вокруг него сразу запорхали медсестры. Естественно, заметил проснувшийся в глубине души циник, им за это хорошо платят. Алексей отпустил Степана до вечера и отдал свое тело в умелые руки медработников. Клиника доктора Радова имела отличную репутацию, и персонал здесь был очень дружелюбный. Алесей машинально кивал и улыбался, когда с ним пытались завести разговор, но мысли его были далеко.

Лежа на кровати и глядя в потолок, голубенький, как мартовское небо, он пытался понять, зачем он здесь. Физическая сторона вопроса была ясна, по-прежнему оставалась неясна сторона моральная. К чему это все? Где смысл?

— Добрый день, Алексей Васильевич! — пророкотал знакомый густой бас.

Ипполит Георгиевич Радов соответствовал классическим представлениям о добром профессоре, который очень много знает и еще больше может. Алексею казалось, что он похож на профессора Преображенского из бессмертного произведения Булгакова. Ухоженная борода, густой голос, большие мягкие руки. Профессор носил почти круглые очки, напомнившие Алексею недавно прочитанную Илюшкой книгу о Гарри Поттере.

— Добрый день, Ипполит Георгиевич. Как дочь, как супруга?

— Благодарствую, все благополучно. — Старомодная манера речи также напоминала о медиках начала прошлого века. — Леночка поступает в МГУ, на мехмат. Ирина Петровна шлет вам привет. Как ваше драгоценное семейство?

— Все хорошо, благодарю. — Алексей перешел к делу: — Ну что, Ипполит Георгиевич, как там у меня все?

— Ох, голубчик, — вздохнул Радов, — обрадую вас или нет, не знаю… Состояние ваше лучше не стало… но и хуже, как ни странно, тоже. Вы все инструкции мои соблюдаете?

— Попробовал бы я их не соблюсти, — усмехнулся Алексей. — Мне бы голову оторвали.

— Ну вот и хорошо. А сейчас давайте перейдем к процедуре. Вам, может, музыку какую-нибудь включить или книга есть?

— Ничего не надо, — сказал Алексей, — я просто полежу.

Пока вокруг него суетились люди, прилаживая провода и датчики, он смотрел в потолок; но, оставшись один, огляделся. Палата не та, что была в прошлый раз. Немного похожа на ту, в которой он проснулся позапрошлой осенью.

А осень была великолепна.

Алексей закрыл глаза. Водоворот воспоминаний затянул в себя с жадной силой, и на сей раз он не сопротивлялся. Он вытянул руку, в которой был брелок и ключи от машины…

«Ауди» пищит сигнализацией, хлопки дверей, поворот ключа, урчание мотора. Светлая кожа салона, легкий запах хвойного освежителя, радио бормочет новости. Маша пристегивается ремнем, поправляет волосы.

Его руки привычно лежат на руле, гладкий асфальт убегает под колеса — вот уже мелькнул последний коттедж Тимоново. Дальше, почти до самой Ленинградки, только лес и берег Сенежа и редкие, особенно в такое время, в выходной, машины.

— Надеюсь, на шоссе пробок нет — мы и так задержались немного. — Маша страшно не любит спешить и опаздывать, тем более что в Большом они договорились встретиться с Кравцовым и еще несколькими коллегами и партнерами — намечается этакий бизнес-культпоход.

— Не волнуйся, успеем вовремя, — Алексей притапливает газ, и верная машина аккуратно вписывается в вираж. — Уже скоро плотина.

Алексей-призрак в отчаянии смотрит на свои руки, лежащие на руле, на цифры и стрелки приборной панели. Приборы светятся мертвенно-зеленым светом, добавляя в этот давно потерянный мир нереальности.

«Остановись!» Он не понимает, кого просит, к кому обращается, кто должен остановиться: автомобиль или водитель? Машина продолжает лететь вперед. Дорога идет по лесу: желтые листья берез летят под колеса, падают, разлетаются, кружатся. Мелькают темные ели. Дорога упирается прямо в заходящее солнце. Маша зачарованно смотрит по сторонам: осенний хоровод завораживает ее и заставляет грустить.

— Осень очень красива. Иногда мне кажется, что умирать стоит осенью — тогда смерть красива, как смерть природы, и также временна, до весны. — Маша перебирает жемчужное ожерелье и улыбается.

— Умирать вообще не стоит. Ты же знаешь — мы будем жить вечно.

«Жить вечно. Вечно жить. Умирать осенью…» Слова отдаются у него в голове, колют тысячей иголок, бьют в барабаны. «Жить-вечно-жить-вечно-жить». Четкий ритм больших барабанов, басовитый, пронимающий до костей гул.

Лес обрывается, и дорога вылетает на свободу: справа — мрачные болотины, пруды и камыши, слева — гладь озера до горизонта, яркая синева, блестящее зеркало в лучах закатного солнца.

«Все!» Агония.

— Алексей Васильевич!

— Соня, введите ему успокоительное.

— Алексей Васильевич, миленький, откройте глаза.

Веки будто свинцовые. Алексей открыл глаза — и немедленно зажмурился от яркого зеленого света. Бородатое лицо Ипполита Георгиевича словно парило в неестественном ореоле.