Ева Модиньяни - Корсар и роза Страница 25

— Если тебе холодно, укутайся потеплее, — нетерпеливо произнес он.

— Мне довольно быть рядом с вами, — робко ответила Лена.

Ее охватили невеселые мысли. Она с тоской подумала о том, какие разговоры наутро пойдут по деревне, когда все узнают об их поспешном отъезде. Ей нетрудно было представить себе, как упивается сплетнями семейство Бальдини, что за гадости примется теперь распускать о ней Эрминия. Себе Лена желала только одного: никогда больше не видеть своих родственников, ни в чем не зависеть от них. Боже ее упаси когда-либо обратиться к ним за помощью. Они бы захлопнули дверь у нее перед носом, в этом у Лены не было ни малейшего сомнения.

— Мне хорошо рядом с вами, — повторила она твердо.

Они ехали неизвестно куда, ночью, но Лена не испытывала тревоги. Близость мужа вселяла в нее спокойствие и уверенность.

— Возьми одеяло. Нам еще ехать и ехать, замерзнешь, пока доберемся до места, — настаивал он.

— А куда мы едем? — с любопытством спросила она.

— В Луго, — ответил Тоньино.

— Почему именно в Луго? — всполошилась Лена.

Вся ее твердая решимость мигом улетучилась.

— У меня в городе живет друг. Прошлым летом он предлагал мне работу, но я отказался: зачем, думал, раз у меня своя земля есть. Но теперь…

— Какую работу? Какой друг? — Лена страшилась услышать знакомое имя.

— Буду работать в поместье графа Сфорцы, если, конечно, мой друг Спартак Рангони еще не передумал.

Глава 5

Лена внезапно отпрянула от мужа, вскочила и прямо на ходу спрыгнула с повозки. Не удержавшись на ногах, она упала и покатилась по траве у обочины дороги. Тоньино остановил лошадь, слез на землю и подбежал к ней.

— Ты что, совсем с ума сошла? — вскрикнул он, склоняясь над женой, чтобы убедиться, что она ничего себе не повредила.

— Не больше, чем раньше, когда замуж за вас шла, — ответила Лена срывающимся от злости голосом.

— Вот именно, — кивнул он, помогая ей подняться с земли. — Но будет лучше, если ты мне растолкуешь, что к чему.

— Не о чем тут толковать. Я в Луго не поеду. Вот и все, — объявила она.

— Ты только что сказала моей матери, что твой дом там, где твой муж. Быстро же ты передумала. И что я, по-твоему, должен теперь делать? — Тоньино был в отчаянии.

Эта девчонка, с каждым днем все больше расцветавшая у него на глазах подобно удивительному, волшебному цветку, украла у него душевный покой и лишила привычного равновесия. Тоньино был без памяти влюблен в Лену, влюблен так сильно, что не решался к ней прикоснуться. Он даже сомневался, сумеет ли когда-нибудь сделать ее своей, боясь чуть ли не осквернить ее прикосновением, и почитал за честь видеть, как она расцветает под его любовным и заботливым приглядом. Всего этого Тоньино никогда бы не сумел объяснить своим родителям. Только сейчас он начал осознавать, что вмешательство его отца не было злонамеренным. Но в тот момент бесцеремонное вторжение в их с Леной личную жизнь привело его в неистовую ярость, ослепило и подтолкнуло к опрометчивому решению, о котором, как он теперь понял, ему еще, возможно, предстояло пожалеть.

Его дружба с молодым Рангони завязалась на базаре в Луго, где Спартак торговал плетенными из камыша корзинами, а Тоньино — зеленью и сезонными фруктами. Так уж получилось, что их места за рыночным прилавком оказались по соседству друг с другом, и в базарный день, когда выдавалась свободная минутка, они стали иногда перекидываться парой слов. Эти краткие беседы переросли в искренние дружеские отношения. Спартак, хоть и был на шесть лет моложе, обладал удивительной для его возраста внутренней зрелостью. Он был умен, честен и верен дружбе.

Тоньино, нелюдимый и замкнутый от природы, стал еще более угрюмым из-за перенесенного увечья, но в Спартаке обрел товарища, перед которым можно было излить душу. Друзья мало говорили о политике и никогда о женщинах: оба вели себя сдержанно на этот счет. Зато их объединяла любовь к земле.

— Знаешь, за что я не люблю свое ремесло? — рассуждал Тоньино. — Если не сумею все продать за один базарный день, я теряю и заработок, и товар. Он портится, и его приходится выбрасывать. Стало быть, я дважды в убытке. Всякий раз, как снимаю с дерева спелый персик, такой сочный и вкусный, у меня настроение пропадает: ведь если его с ходу не продать, он сгниет. Какой в этом смысл? Должен же быть способ его сохранить хотя бы на несколько дней. Понимаешь, что я имею в виду, Спартак?

— Кто же тебя может понять лучше, чем я? — горячо подхватывал Спартак. — Земля у нас плодородная, но мы не умеем использовать ее как следует. Мы очень отстали от других стран, и об этом приходится только сожалеть, потому что и у нас в Италии есть свои светлые головы.

Такие разговоры укрепляли объединявшее их чувство дружбы и взаимного уважения. Это привело к тому, что Спартак стал иногда приезжать в Котиньолу навестить Тоньино. Во время одного из своих визитов он случайно увидел Лену и сразу же влюбился в нее.

Он, конечно, ни словом не обмолвился об этом другу, а тот, в свою очередь, ничего не сказал о своей помолвке. Как-то Спартак рассказал, что его наняли помощником управляющего сельскохозяйственными угодьями графа Ардуино Сфорцы, а через некоторое время предложил и самому Тоньино работу в графском имении.

— Почему бы тебе тоже не приехать в Луго? — спросил он.

— Ты же сам понимаешь. Я, благодарение богу, могу работать на своей земле. Какой мне смысл идти на заработки к графу?

— Ты бы узнал много нового, научился бы кое-чему.

Тоньино долго колебался, размышляя о приглашении друга, спрашивая себя, сможет ли отец в одиночку, без его помощи, вытянуть на себе полевые работы. Окончательно отказаться от предложения Спартака, соблазнительного, но практически неосуществимого, его заставила женитьба. Отныне Лена занимала все его мысли.

По вечерам и в праздничные дни, вместо того, чтобы отправиться в кабачок, как все остальные крестьяне в селении, Тоньино оставался дома с женой, и она читала ему вслух отрывки из романов, порой спотыкаясь на незнакомом слове и спрашивая у него объяснений, которых он не в состоянии был дать, и поэтому купил подержанный толковый словарь. Они искали слова вместе, и в такие минуты Лена бросала на него взгляды, полные благодарности и какой-то особой нежности, словно восполняя отказ в других удовольствиях, которых он, впрочем, и не требовал. Между ними установились близкие, доверительные отношения и даже своего рода чувство сообщничества.

Тоньино знал, что настанет день, когда Лена раскроет ему свои объятия, и одного этого ему было достаточно. По крайней мере, он сам хотел в это верить, хотя в действительности глубоко страдал от навязанного самому себе воздержания, страдал так сильно, что временами ему начинало казаться, будто все знают о его несостоятельности как мужа и как мужчины. А ведь как было бы просто сделать ее своей. Тоньино понимал, что он в своем праве, но сознательно, пусть и с мучительным трудом, отказывался им воспользоваться. Переживаемые терзания привели его на грань нервного истощения, и первого же неловкого намека со стороны отца оказалось довольно, чтобы вызвать взрыв негодования.