Тарун Дж. Теджпал - Алхимия желания Страница 25

— Мы должны купить дом в горах — когда-нибудь. Ты мог бы писать, а я бы преподавала в школе, — сказала Физз.

— Да, — согласился я. — Должны.

Она держала меня за руку, ее голубая куртка светилась в лунном свете.

— Ты говоришь не очень уверенно, — заметила она.

— Нет, — возразил я, — ты знаешь, я люблю горы. Я думал o тебе. Ты всегда говорила, что предпочитаешь море.

— Да, говорила. Но я думала об этом. Теперь мне кажется, что я хочу просто ездить на море, а жить в горах.

— Почему?

— Ты знаешь, я люблю море, потому что оно всегда живое и беспокойное, а горы отличаются твердостью и постоянством, поэтому кажутся мне немного скучными. Но я думаю, что у меня и так хватает беспокойства в жизни.

Я крепко сжал ее руку.

Она повернулась ко мне, улыбнулась и сказала:

— Так, по крайней мере, — я решила предпочесть тебя морю.

Я досмотрел на нее в совершенном восхищении.

―И я с радостью буду преподавать в школе на холмах, где будет полно розовощеких детей.

― Они все влюбятся в тебя, — улыбнулся я.

― Так завоюй меня своей бессмертной прозой.

— Мы просто поедем к морю, — сказал я.

Наклонившись вперед, она поцеловала меня и прошептала:

— Нет, я думаю «Травоядные» будут лучшей книгой, чем «Задницы на пляже».

Я взял ее лицо в свои руки и долго целовал, пока луна совершала свой путь по небу, а далекие огни Чандигарха таяли.

Наши четыре дня прошли в счастливом тумане. Или почти счастливом. Потому что между страстью и игрой я не мог забыть о проблемах, которые возникли с моим произведением. Если какая-то вода и падала на мельницу моего творчества, то это происходило слишком медленно. При такой скорости мне пришлось бы остаться в Касаули на всю жизнь, чтобы она наводнилась водой до краев.

Когда мы возвращались назад в Чандигарх, меня снова начала охватывать паника; к тому времени как я припарковал мотоцикл в узком проезде у дома, она достигла пика, и я был готов бежать обратно. Мы приехали вечером, и я плохо спал этой ночью.

Физз почувствовала мое беспокойство. Она знала, что у меня проблемы с книгой, и предложила как бы между делом: «Ты не хочешь начать писать с раннего утра? Для пробы».

Это была идея. Я знал, что Уэллс рекомендовал такую тактику поведения начинающим писателям. Атакуй свою книгу тогда, когда она этого не ждет, бери ее неожиданностью. Поэтому я рано пошел спать и поставил будильник на пять, но лежал в полудреме несколько часов, метался и ворочался, перекладывая подушку под голову, между ног и обратно.

Я видел странный сон. Я стоял на месте свидетеля в суде — как в индийских фильмах: клетка из деревянных перекладин до пояса ― и вслух читал руководство. После каждого утверждения свиноподобный судья в парике стучал своим молотком, и худой полицейский с загнанным взглядом выходил вперед и сильно бил меня палкой по заднице.

— Читать страницу из Шекспира каждый день.

Вжиг!

— Никакого секса во время работы.

Вжиг!

— Не выражать эмоции.

Вжиг!

Каждый раз, как меня били, все люди в переполненном зале суда вставали и хлопали.

И каждый раз я кричал:

— О Шекспииииир!

Через какое-то время я заметил, что на большинстве людей в суде были смешные шляпы для вечеринки, в руках они держали охапки воздушных шаров и дудели в свистки. На юноше в переднем ряду были желтые целлофановые очки, он поднимал руки и танцевал всякий раз, как меня били палкой. Ушки кролика на его шляпе подпрыгивали вверх и вниз вместе с ним.

После каждого танца он изображал меня, крича:

— О Шекспииииир!

В унисон с ним веселая толпа повторяла:

— О Шекспииир!

Постепенно ситуация становилась все более безумной. Смех, гиканье, беспорядочное похлопывание по спине. Это было похоже на вечеринку в честь Нового года. Кружились и танцевали пары. Затем я начал узнавать лица.

Я узнал старых школьных друзей, соседей по колледжу, учителей, смотрителей общежития, отца в темном костюме, мать в темно-бордовом сари, Биби Лахори с короткими волосами и перевязанной грудью, дядюшек, тетушек, кузенов.

Черт побери, танцующий парень в желтых целлофановых очках и с хлопающими кроличьими ушами — это Милер. На стуле сзади танцевал Соберс с огромным фальшивым носом, как у инспектора Клузе. И владелец магазина фруктов в колледже! Толстый Говинджи! Что он здесь делает? Подкидывает вверх яблоки, апельсины, бананы и ловит их в ревущий стальной кувшин миксера!

В этом шуме Физз тихо сидела за столом клерка рядом с судьей. На ней был надет воротничок адвоката, и она усердно делала записи. Она выглядела печальной.

Я взглянул вверх: судья надел красную конусообразную шляпу с серебряным колокольчиком из папье-маше на верхушке. Он громко гудел во вращающийся гудок, раздувая толстые щеки; вместо молотка у него в руке теперь был большой ананас.

Я посмотрел на него умоляюще и сказал:

― Милорд, ваша честь, можно я пойду домой и закончу свой труд?

― Чтооо? — переспросил судья.

― Милорд, глюкодин и парацетамол! — закричала толпа.

И судья поднял большой ананас, держа его высоко, словно трофей, чтобы осипшая толпа могла поаплодировать, а затем ударил им о стол.

Ананас взорвался, словно бомба, аккуратные кусочки разлетелись по залу суда.

Сумасшедшая толпа закричала:

― О Шекспииииир!

И стала хватать кусочки, словно летающие тарелки.

Судья посмотрел на полицейского с ввалившимися глазами и рявкнул: «Франц!»

Франц наклонился вперед и звучно ударил меня еще раз.

Я закричал:

― О Шекспиииир!

Все обрадовались, подняли руки и начали танцевать.

Физз сурово посмотрела на них, вынула изо рта свисток и объявила перерыв.

Я тотчас проснулся, потянулся к молчаливому будильнику и прижал его рукой.

Не разбудив Физз, я сделал себе чашку чая и выпил ее, стоя на балконе. Было еще темно. Ни в одном из соседних домов не горел свет. Как только пробьет шесть часов, за каких-то безумных пятнадцать минут проснутся дети, появятся газеты, чай и на улицах покажутся прохожие. Это был последний час тишины, и казалось, что даже уличные фонари отдыхают после долгой ночи.

Выпив чашку чая, я вошел в кабинет и открыл «Брата», прочитал все, что написал до этого. Было несколько неплохих мест. Но когда я закончил, то оказался там же, где был, когда мы пошли в «Сузи Вонг» неделю назад.

Однако я решил больше не колебаться: «Помни, труд писателя в большей степени зависит от его дисциплины, чем от вдохновения». Я начал стучать по клавишам. Начал третью часть.