Людмила Белякова - Быть единственной Страница 26

Хорошо, хоть Вадик по своей привычке сидел, подняв плечи, смотрел в окно и не видел, как навернулись слезы радости на ее глаза.

– А чего это? – стараясь скрыть радость, выдавила из себя Маша.

– Да так…

– Ну ты скажи маме… Сынок, скажи… Чего у них вышло-то?

«Хоть буду знать на будущее – почему нынешние девки от женихов сбегают? Капризные пошли, чуть что не по ним…»

– А ты Володьке не скажешь? – глянул ей прямо в глаза Вадик.

– Ну что ты, сынок, да ни в жизни…

– И волноваться не будешь?

«Да я уж переволновалась – хватит мне».

– Не буду, сына, нет.

– Да Татьянка Володькина здесь один раз была…

– Ох! – помимо воли схватилась за щеку Маша. – Здесь?! Когда?!

– Мам, ну ты, кажется, обещала, – поморщился Вадик. – Ничего говорить не буду! – Он собрался встать из-за стола, хоть и не доел.

– Вадичка, Вадичка, не надо! Не уходи… Я не волнуюсь! Не волнуюсь… Говори…

«Главное – свадьбы не будет!»

– Ну, помнишь, мы тебе вещи привозили… Это она собирала. Мы ж не знали, чего там надо…

Маша с огромным трудом чуть опять не пустилась в крик – это ж что, эта шалава в ее вещах рылась? И сыночки разлюбезные до такого допустили?! Дела, ну дела!.. Но надо было дослушать все до конца, а уж потом…

– … И в халате твоем она нашла рецепт какой-то, – нехотя цедил слова Вадик.

– Какой рецепт? – Маша не помнила.

– Какой, не знаю, а только он был от психиатра. На твое имя.

Вот тут-то Маша вспомнила события многомесячной давности. Эта из-за Настьки, младшенького зазнобы… И этот седой. Интересный, с приятно-воркующим голосом. Да… Предлагал таблеточки попить. А Маша не стала.

– И чего? Ну, ты не молчи, не молчи. Что я из тебя как клещами тяну?

– Да уж, точно клещами, – охотно согласился Вадик. И продолжил: – Ну, она его родителям своим показала, они ж образованные…

– Ну, ну?

– Они и отсоветовали ей – сказали, психические отклонения через поколение передаются. Вовка – он, может, и нормальный, а вот дети его… Это как фишка ляжет. Могут больными на голову быть. А Татьянка – она девчонка послушная, домашняя…

«Да как же – поверю я! Просто увидела, что мы простые, не больно богатые, крепдешинов не носим – вот и отшатнулась».

– Татьяна предложила Володьке подождать со свадьбой. Вот они и ждут.

Ах, так беда только отступила! Они еще ждут… Маша огорчилась, но продолжила расспросы:

– И долго ждать собираются?

– Не знаю, мам. Я не вникаю.

– Так ты Володьку-то спроси, а?

– Он расстраивается очень, мама, я не буду. Сама спроси.

– Да как же я-то?

– А так же, мам, – едко, колюче, глядя ей прямо в глаза, отчеканил младшенький. – Ты все твердишь нам – я вам мать, я мать! Вот и спроси у него, раз ты нам мать. А?

Маша невольно отвела взгляд и отвернулась к раковине. Надо было что-то сказать…

– А… где он с этой… познакомился?

– На свадьбе у Ани Самойленко, – вяло ответил Вадик, и Маша услыхала, что он встал и вышел из кухни.

«Вот все и выяснилось! Такая же эта Танька, как и Самойленка – лишь бы под мужика залезть!»

Маша с удовольствием обругала этих бесстыдниц, хотя почувствовала смутно, что что-то в ее рассуждениях не вяжется – готовы-то они готовы, да только не подо всех… Но это не имело значения. Главное, очередная атака на ее спокойствие была отбита, сыновья были с ней. Но какие ярые сражения были впереди?

А то, хорошо это или плохо, что ее теперь за психованную держат, Маша и сама пока не знала.

Спросить у сына: «Как у тебя с невестой, когда заявление собираетесь подавать», – могло быть воспринято как некое подобие согласия, и Маша, разумеется, не стала этого делать. Сам скажет. Если не постыдится. А теперь они оба побоятся Машиных сердечных приступов. Не посмеют девок в дом привести. Так и будут жить они втроем, тихо, мирно… Истории этих пустячных юношеских увлечений позабудутся, а потом… Всем известно: или мужик женится до тридцати лет, или не женится вовсе. Ну да… Вот так и у Вадика с Вовкой будет. Поймут постепенно, что нет никого лучше мамы – главной и единственной женщины в их жизни. Да ведь уж и невест нетоптаных нет – прочно и удачно замужние не в счет, но таких немного. А остальные… Или разведенные, или вдовые, или те, кто ждет своих драгоценных из зоны. Все, как правило, с детьми. Конечно, у них в поселке таких вторичных, послеразводных семей было сколько угодно, но это все не то – для Машиного покоя почти безопасно.

А ведь были у них в выселковской бытности такие откровенно нелепые и неуклюжие ситуации с этими вторыми-третьими браками – смех сквозь слезы, да и только!.. Например, когда несколько семей, живущие по соседству, дом через другой, состояли в каком-то невероятно запутанном то ли родстве, то ли свойстве – черт ногу сломит разбираться.

Был, к примеру, в Выселках, которые сами по себе уже натурально сто первый километр от ближайшего приличного города, и свой «хуторок в степи», а именно Заовражье.

За довольно глубоким оврагом, по дну которого пробегал деловитый ручеек, жили в некотором отъединении от остальной деревенской коммуны три семьи. По молодости три парня с небольшим разбросом во времени женились на трех тамошних девицах. По лени, что ли, или из-за нежелания далеко уходить от родительских наследственных соток. Ну, понятно, с потомством не задержались, да и с шумными разводами тоже. Во втором, еще более счастливом браке тоже вскорости родилось по отпрыску – верно, каждый хотел доказать другим, что он способен найти что-то получше. Однако это заовражные семьи отнюдь не скрепило. Попереженившись по третьему разу, парочки с деторождением решительно завязали – видно, здоровьем поизносились к тому времени, да и траты на всю эту свадебно-разводную кадриль с последующим разделом имущества были немалые. А в сухом остатке вышло – и-их ты! – умереть не встать. Свилась в этом любовно-марьяжном хороводе наистраннейшая загогулина: ни одна баба не жила с тем, от кого рожала, и не один мужик не воспитывал своих детей, хотя у каждого алиментщика имелось по паре спиногрызов. В целом это особенного значения не имело – жили-то все рядом, в пределах прямой видимости, так что ни одному отчиму не было особенно вольно на чужое чадо руку поднять. А если какая-то из мамок была в дурном расположении духа, то для острастки можно было шумно попенять отцам ее детей на маленькие алименты, поскандалив напрямую, просто через оградку палисада в одну или в другую сторону. Так что общие дети воспитывались в умеренной строгости и никто не голодал. Были в этой вроде бы неуклюжей и невесть как создавшейся ситуации и другие положительные моменты. Ежели надо было забрать от выселковского сельпо чьего-то в стельку пьяного супруга, то подчас заовражные бабы шли на дело парочкой – кто кому состоял в родстве по детям. Солидарность эта была, понятно, чисто меркантильного свойства: насмерть замерзнет зимой придурок или паралич схватит его от перегрева – одна останется без прямого кормильца, хоть какого, другая – без алиментов. Но и доставалось за безобразие пьянице взашей и под ребра тоже с двух сторон – все по справедливости.